удержало меня, так я был поражен, уверенный, что он и его товарищи давно погибли в море.

Он был хорошо вооружен и, очевидно, пользовался большим авторитетом. Но несмотря на это, я заметил во взгляде его некоторый страх и озабоченность, когда он предложил одному из пленников помочь ему выйти из лодки. Последний окинул его взглядом, полным презрения, и хотя руки его были связаны за спиной, спрыгнул на берег без его помощи. Это был человек высокого роста, с энергичным выражением загорелого лица. На нем была фуражка с золотым околышком, синяя куртка, жилет и белые парусиновые панталоны.

— Пожалуйте сюда, капитан! — обратился к нему Джон Гоф. — Хотя вы и обошлись с нами не особенно любезно, мы не дадим вам умереть с голоду!

— Положение его лучше, чем он того заслуживает! — крикнул один из людей в лодке.

Я тотчас узнал в нем того самого матроса, на которого замахнулся ножом за то, что он хотел ударить Неро.

— Замолчи негодяй! — воскликнул капитан. — Попадись мне только в руки, и я немедленно повешу тебя!

— Очень вам благодарен, капитан! — ответил матрос с усмешкой, приложив руку к козырьку. — Но не забывайте, что я пока еще не в ваших руках. Мы собираемся совершить еще не одно плавание на вашем корабле и забрать немало сокровищ раньше, чем я подумаю о смерти, а когда придет мой час, я намерен умереть, как добрый христианин, раскаявшись в своих грехах, а не висеть, болтая ногами, в петле! — Матросы засмеялись, а капитан пробормотал что-то о пиратах и бунтовщиках. Остальные пленники благоразумно молчали.

В эту минуту я обратил внимание на человека очень благородной наружности, который не был в кандалах, как остальные. Волосы его были совершенно белые, лицо очень бледное; он казался удрученным горем и беспокойством. Когда он встал с своего места в лодке, Джон Гоф подошел к нему и помог ему выйти.

— Мне очень жаль, мистер Эвелин, что мы вынуждены оставить вас здесь, — сказал ему Гоф, — но вы видите сами, что иначе поступить нельзя. Мы не можем вас взять с собою по многим причинам, а потому вынуждены заставить вас разделить участь наших офицеров!

— И поверьте, что мы глубоко сожалеем об этом! — насмешливо прибавил один из пиратов. — Я немало сокрушаюсь при этой мысли!

Матросы снова рассмеялись. Человек, к которому обращены были эти слова, молча подошел к капитану. Остальные пленники также молча вышли из лодки; их было восемь человек; четверо из них, судя по их одежде, были простые матросы, остальные офицеры. Все они были стройные, сильные люди.

— Какую прелестную компанию вы составите, мои голубчики! — воскликнул насмешливо один из пиратов, помогая выгружать бочонок и некоторую другую поклажу, привезенную в лодке.

— Жаль только, что с вами нет женщин, а то бы вы могли пережениться и образовать со временем несколько почтенных семейств!

— Кстати о женщинах! — воскликнул матрос, который заговорил первым. — Интересно бы знать, что сталось с той женщиной, которую мы так ловко подкинули здесь, когда потерпели крушение в этом месте, шесть лет тому назад!

Джон Гоф смутился при этих словах. Очевидно, это воспоминание было для него не особенно приятно.

— А маленький дикарь, — продолжал матрос, — тот, что чуть-чуть не всадил мне нож между ребер из- за какого-то пустяка — не помню, в чем было дело!

— Должно быть, они давно умерли, в этом не может быть сомнения, потому что, к сожалению, мы не оставили им никаких средств к существованию!

— Без сомнения, они умерли, держа друг друга за руку, как добронравные младенцы! — прибавил другой матрос.

Я продолжал наблюдать за Джоном Гофом. Он казался крайне смущенным и, очевидно, был недоволен оборотом, который принял разговор.

— Ну, теперь, — сказал он торопливо, — пора вернуться на корабль; мы кончили здесь свое дело!

— Я предлагаю пойти посмотреть на жену миссионера и маленького дикаря! — воскликнул четвертый матрос — Мне все же хотелось бы знать, живы они или нет; к тому же, прогулка по берегу не повредит нам!

— Я останусь здесь до вашего возвращения! — сказал Джон Гоф и лег на траву, спиной ко мне, на расстоянии нескольких ярдов от места, где мы были спрятаны. Остальные, привязав лодку, отправились на розыски по тому направлению, где стояла старая наша хижина.

Пленники собрались в одно место; одни из них сидели, другие стояли. Никто не казался особенно удрученным своей участью, но по их нетерпеливым движениям я мог заметить, насколько их раздражало быть связанными.

Мое внимание особенно привлекал пожилой господин, которого называли мистером Эвелином. Несмотря на выражение глубокого горя на лице, оно носило отпечаток сердечной доброты. Я сам не понимал почему, но чувствовал, что он интересует меня больше других. Я испытывал к нему какое-то влечение, в связи с желанием защитить его от злобы его неприятелей.

Как только матросы удалились, Джон Гоф пригласил мистера Эвелина сесть около него. Может быть, он сделал это с целью помешать ему освободить своих товарищей. Он не был связан, как другие, и с его помощью пленникам легко было бы осилить своего сторожа раньше, чем товарищи придут ему на помощь. Джон Гоф был хорошо вооружен, остальные не имели никакого оружия при себе, и было мало вероятности, что они рискнут своею жизнью в такой безнадежной попытке.

М-р Эвелин подошел и спокойно сел на указанное место. Я наблюдал за ним с возрастающим интересом, и как оно ни странно может показаться, но чем более я смотрел на его почтенное лицо, тем сильнее росла во мне уверенность, что я видел его раньше. Очевидно, это было невозможно, но тем не менее эта мысль овладела мною, и я испытывал странное чувство удовольствия, наблюдая за различными выражениями этого лица.

— Джон Гоф, мне жаль, что вы участвуете в таком дурном деле! — сказал он громко своему собеседнику.

Джон Гоф не отвечал; он сидел ко мне спиною, и я не мог видеть впечатления, которое произвело на него это замечание.

— Ваши товарищи — дурные люди, я это знаю, — продолжал м-р Эвелин, — и ничего хорошего от них не жду. Но вы, я уверен, получили лучшее воспитание, а потому ваша ответственность за участие в этом дурном деле гораздо серьезнее!

— Не советую вам говорить так при них, м-р Эвелин! — наконец, заговорил Джон Гоф голосом, далеко не спокойным. — Или же я не отвечаю за последствия.

— Я их не боюсь, Джон Гоф; что бы ни случилось, это мало изменит положение человека, и без того стоящего на краю могилы, человека, пережившего всех своих родных и не оставляющего после себя ничего, кроме воспоминания о своих несчастиях. Но человеку в цвете лет, как вы, Джон Гоф, у которого есть родные и друзья, дорожащие его добрым именем, следует поступать иначе. Что испытают ваши почтенные родители, когда узнают, что вы примкнули к шайке пиратов?

— Послушайте, мистер Эвелин! — воскликнул Джон Гоф дрожащим голосом. — Вы не имеете права читать мне нравоучения. Я сделал для вас всех все, что было в моей власти. Пираты очень живо покончили бы с вами, если бы я не вмешался и не указал им на этот необитаемый остров!

— Остров, на котором вы, как видно, предоставили бедной женщине умереть с голоду?

— Я не был виноват в этом преступлении и сделал все возможное, чтобы не допустить его!

— Было бы несравненно благороднее, — возразил м-р Эвелин, — если бы вы остались вместе с нею на острове и предоставили вашим преступным товарищам уехать без вас, но дело в том, что вы бесхарактерны и нерешительны, Джон Гоф; вас слишком легко склонить на дурное дело; вы слишком медлите следовать хорошим побуждениям; вы столько же виноваты в смерти этой бедной женщины, как если бы пустили ей пулю в лоб, прежде чем покинуть ее на безлюдном острове. В самом деле, я и сам не знаю, быть может, это последнее было бы еще меньшим преступлением!