собой и заговорил совершенно ласково и спокойно:

— Какими судьбами вы здесь, Шрифтен? Я думаю, что ваше появление предвещает мне осуществление моего завета, не так ли?

— Может быть! — отозвался лоцман. — Мы оба уже устали.

Филипп ничего не ответил.

— Много судов потерпело крушение; много людей погибло, Филипп Вандердеккен, из-за встреч с вашим отцом за то время, то вы провели здесь в заключении! — продолжал Шрифтен.

— Дай Бог, чтобы наша последующая встреча с ними была более счастливой и была последней! — сказал Филипп.

— Нет, нет! — торопливо возразил лоцман. — Пусть он лучше несет до конца свое заклятие и плавает до дня страшного суда!

— Низкий вы человек! — негодующим тоном воскликнул Филипп. — Мне говорит предчувствие, что ваше злостное желание не осуществится! Оставьте меня, жестокий, немилосердный человек! Не то я докажу вам, что хотя волосы мои поседели, и спина сгорбилась, рука моя все еще достаточно сильна!

Не сказав ни слова, Шрифтен повернулся и пошел, но он вспомнил о своей попытке в пору первого плавания с Филиппом возмутить против него экипаж заявлением, что Филипп причастен к «Летучему Голландцу», и что его присутствие на судне может стать причиной его гибели. Эти сообщения не остались без последствий. Филипп стал замечать, что его сторонятся, чуждаются, и чтобы уравновесить свои шансы в борьбе с Шрифтеном, он стал утверждать, что этот человек исчадие ада, что он неведомо как появляется и исчезает, и так как наружность лоцмана не говорила в его пользу, тогда как наружность Филиппа была в высшей степени располагающая, то мнения команды и всего экипажа разделились: одни были против Филиппа, другие против Шрифтена. Капитан и некоторые высшие чины с одинаковым недоброжелательством смотрели и на того, и на другого и с нетерпением выжидали момента, когда можно будет отделаться от обоих.

Погода все время была благоприятная, и все мечтали уже о благополучном конце плавания. Вдруг, когда судно находилось у берегов Южной Африки, недалеко от Лагулла, все небо потемнело, и кругом воцарился какой-то неестественный мрак.

В кают-компании этот постепенно усиливающийся мрак был прежде всех замечен Филиппом, который тотчас же поспешил на палубу. За ним последовали капитан и большинство пассажиров.

— Матерь Божия, помоги нам и заступи нас! — воскликнул капитан. — Что бы это такое было?

— Смотрите! Смотрите! Вон там! — послышались тревожные голоса матросов.

Все кинулись к шкафутам, чтобы увидеть, на что указывали люди. Филипп, Шрифтен и капитан случайно очутились друг подле друга. Не более чем в двух кабельтовах расстояния от «Nostra Senora da Monte», на траверсе у нее, виднелась из воды верхняя часть грот-мачты и марсель какого-то, по-видимому, затонувшего в этом месте судна, но мачты и реи этого судна постепенно как бы вырастали из воды со всеми парусами и вантами; наконец, показался над поверхностью и самый корпус судна, вплоть до его ватерлинии.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул капитан. — Я не раз видел, как судно шло ко дну, но никогда не видел и не слыхал, чтобы оно выплывало со дна! Даю обет поставить тысячу свечей, по десять унцев каждая, перед изображением Пресвятой Богоматери, если она спасет нас от беды!

— «Корабль-Призрак»! «Летучий Голландец»! — крикнул Шрифтен. — Я вам говорил, Филипп Вандердеккен, вот ваш отец… Хе! Хе!

Но Филипп не слушал его; глаза его были прикованы к «Кораблю-Призраку»; он видел, как с него спускали шлюпку. «Может быть, мне теперь будет дано свидеться с отцом и выполнить мою миссию!» — подумал он и, заложив руку за борт сюртука, взялся за священную реликвию.

Мрак все сгущался, так что очертания призрачного судна теперь едва можно было отличить. Матросы и пассажиры «Nostra Senora da Monte» кинулись на колени и, закрывая лицо руками, призывали на помощь своих святых. Капитан сбежал вниз в свою каюту за свечой, которую он хотел затеплить перед киотом Св. Антония.

Минуту спустя послышался плеск весел под бортом, и голос крикнул: — «Эй, ребята, киньте нам причал с носа!».

Ни одна душа не отозвалась; никто не тронулся с места. Только Шрифтен нагнулся к капитану и шепнул ему: «Если они будут просить взять письма, то не следует принимать никаких писем: ведь ни одно судно, согласившееся взять от них письма, не вернулось обратно».

Но вот на палубу взошел человек и, обращаясь к стоявшим поблизости, укоризненно, но добродушно, сказал:

— Вы могли бы кинуть мне канат, друзья мои! Ну, да я взобрался и так… где капитан?

— Здесь! — отозвался капитан, дрожа всем телом. Человек, говоривший с ним, был загорелый старый моряк в меховой шапке и парусинном халате поверх обычного матросского платья; в руках у него были письма.

— Что вам надо?

— Да, что вам надо? — подхватил Шрифтен.

— Что? Каким образом ты здесь, старый товарищ? А я-то думал, что ты давно провалился к черту!

— Хи, хи!.. — прохихикал Шрифтен, отворачиваясь и отходя в сторону.

— Дело в том, капитан, что нас давно уже преследует дурная погода, и мы желали бы отправить письма на родину; право, мне кажется, что мы вовек не обогнем этого мыса!

— Писем ваших я не возьму! — резко крикнул капитан.

— Не возьмете? Странно, но почему каждое судно отказывается принять наши письма? Это очень нехорошо; моряки должны быть сочувственными к своему брату, морякам, особенно когда те в опасности! Видит Бог, мы тоже хотим увидеть своих жен, детей и семьи, и для нас было бы большим утешением так же, как и для них, получить весточку о нас.

— Я не могу взять ваших писем! Святые угодники, спасайте нас!

— Мы так давно в море! — сказал матрос, печально качая головой.

— А как давно? — спросил капитан.

— Мы не знаем этого в точности; наш журнал снесло в море, и мы потеряли счет и никогда не можем в точности определить свое положение на карте!

— Покажите мне ваши письма! — сказал Филипп, выступив вперед и беря их из рук чужого матроса.

— Их нельзя трогать! — крикнул Шрифтен. — Не дотрагивайтесь никто до этих писем.

— Прочь, чудовище! Кто смеет мешаться в мои дела?!

— Обречен, обречен, обречен! — кричал Шрифтен, бегая взад и вперед по палубе, и вдруг разразился диким хохотом.

— Вот письмо от нашего младшего помощника к его жене, в Амстердам, на Водную набережную! — начал пояснять матрос.

— На Водной набережной? — переспросил Филипп. Да этой набережной, друг мой, давным-давно не существует: там теперь стоят громадные доки!

— Быть не может! — воскликнул матрос. — Ну, а вот это письмо к отцу нашего лоцмана, который живет на старом базаре!

— Старого базара тоже давно нет, любезный: на этой площади теперь выстроен большой собор! — сказал Филипп.

— Что вы говорите, мингер! — воскликнул матрос. — Ну, а вот это письмо от меня моей возлюбленной фрау Кетцер… со вложением денег на обнову.

— Фрау Кетцер? Я помню почтенную старушку этого имени, которую я знавал, когда был ребенком; но ее схоронили лет тридцать тому назад!

— Не может быть! — воскликнул матрос. — Вы, вероятно, смеетесь надо мной, мингер, а вот письмо от нашего капитана к сыну!

— Дай его сюда! — крикнул Филипп, задыхаясь, и выхватил письмо из рук добродушного матроса.

Он собирался сломать печать и пробежать его, но Шрифтен вырвал его из рук Филиппа и швырнул за