— Я во всяком случае должен окончить это плавание, — возразил Филипп, — а там дальше видно будет. Я достаточно пострадал, да и вы тоже, Шрифтен; вы Дважды потерпели кораблекрушение. Ну, а теперь скажите, что вы думаете делать? Отправиться ли домой с первым встречным судном или съехать на берег на Капе, или…

— Или сделать что ни на есть, лишь бы убраться с этого судна? Хи! Хи!

— Нет, зачем же? Если вы предпочитаете плавать со мной, то, зная вас за хорошего моряка, я готов принять вас на жалование в свой экипаж, если вы не имеете ничего против того, чтобы связать свою судьбу с моей!

— Если я не имею ничего против? Хм! Да, я буду плавать с вами, мингер Вандердеккен; я желаю постоянно быть подле вас, хи! хи!

— Пусть так. Как только вы вполне оправитесь и соберетесь с силами, можете вступить в исполнение ваших обязанностей, а до того времени я позабочусь, чтобы у вас ни в чем не было недостатка!

— И я постараюсь сделать для вас, что могу; если вам что-нибудь понадобится, приходите ко мне, и я помогу во всем! — прибавила Амина. — Вы много страдали, но мы постараемся сделать все, чтобы вы забыли об этом!

— Это очень хорошо, очень мило с вашей стороны, — отвечал Шрифтен, любуясь прелестным личиком молодой женщины, а затем как-то загадочно пожал плечами и пробормотал: — Жаль, право, жаль… но так должно быть!

— Прощайте! — сказала Амина и протянула ему руку. Шрифтен взял ее руку, и холод смерти пронзил ее до самого сердца, но она ожидала этого и потому сумела подавить всякое выражение этого ощущения. Он продержал ее руку в своей несколько секунд, задумчиво глядя ей в лицо.

— Такая прекрасная… и такая добрая! Мингер Вандердеккен, благодарю вас, сударыня, да сохранит вас Небо!

И, пожав руку Амины, которую он все еще не выпускал из своей, Шрифтен повернулся и вышел.

— Это существо необыкновенное, я в этом уверена, и тем лучше, если нам удастся приобрести его дружбу; если я смогу, то сделаю это! — проговорила Амина.

— Но разве ты думаешь, что другие люди, чем мы, имеют те же чувства и побуждения, как мы?

— Конечно! Если у них есть злая воля, то должна быть и добрая! Ведь у них та же душа, а душа без чувств и побуждений — уже не душа. Если ангелы могут скорбеть о людях, то, значит, они чувствуют так же, как мы; если демоны могут причинять зло, то они чувствуют так же, как мы. Если наши чувства изменяются, то могут изменяться и их чувства. Если бы в той жизни не было сознания и чувств, то не было бы ни рая, ни ада!

— Ты пугаешь меня своей уверенностью в таких вещах, — заметил Филипп, — знаешь ли, минутами я не знаю, могу ли я быть уверен, что моя жена — такое же смертное существо, как я!

— Да, да, Филипп, ты можешь быть в этом уверен! Я такое же жалкое существо, как ты, но видит Бог, что я желала бы быть одним из тех существ, которое могло бы всегда витать вокруг тебя, быть с тобой во все минуты твоей жизни, охранять и спасать тебя! Но, — увы! — я простая смертная женщина, беспомощная и бессильная, но готовая сделать все на свете ради тебя! Ради тебя я хотела даже изменить свою веру. Но что такое эта вера, не все ли равно, если все они имеют одну и ту же конечную цель — будущую жизнь и будущее блаженство?!

— Правда, Амина, а между тем наши духовники думают иначе!

— Да, иначе, а можешь ты мне сказать, что является основой той веры, которую они считают своей и единственной истиной?

— Основой ее является милосердие и любовь!

— Но разве милосердие может осуждать на вечные муки тех, кто никогда ничего не слыхал об их вере, кто жил и умер, поклоняясь Высшему Существу по своему разумению и по примеру своих отцов?!

— Нет, конечно! — сказал Филипп, и на этом разговор кончился.

Между тем «Утрехт» пришел на Кап, возобновил свои запасы воды и провианта и продолжал свое плавание; после двух месяцев довольно тяжелого пути он, наконец, бросил якорь в Гамбруне.

В течение всего этого времени Амина не переставала стараться всеми возможными способами приобрести благорасположение Шрифтена; она часто беседовала с ним и оказывала ему всякие мелкие услуги и мало-помалу преодолела тот страх, который ей внушала его близость, а Шрифтен в конце концов стал ценить ее доброе отношение и, по-видимому, находил приятность в ее обществе. К Филиппу он временами был вежлив и приветлив, но не всегда, с Аминой же настолько сблизился, что при случае заходил к ней в каюту поговорить. Он не садился, но заходил, говорил с ней о том, о другом и уходил. Когда они стояли на якоре в Гамбруне, Шрифтен однажды вечером подошел к Амине, сидевшей на носу, и сказал:

— Леди, знаете вы, что вон то судно идет через несколько дней на вашу родину?

— Я так слышала! — отвечала Амина.

— Так вот, хотите вы послушать совет человека, желающего вам добра? Пересядьте на то судно, поезжайте в ваш дом и ждите там спокойно возвращения вашего мужа, который к вам непременно возвратится.

— А что заставило вас дать мне этот совет?

— Что заставило? Предчувствие беды, быть может, смерти, ужасной смерти, угрожающей вам. Вы знаете, что некоторые люди имеют дар предвидения! Я предвижу то, что я всеми силами хотел бы отвратить. Не пытайте дальше свою судьбу!

— Кто может отвратить то, что суждено человеку? Если я приму ваш совет, то, значит, мне суждено было его принять, если же не приму, то и это, значит, мне было суждено!

— Пусть так! Но отчего же не избегать того, что угрожает вам?

— Я не боюсь ничего; тем не менее я очень благодарна вам, Шрифтен! Скажите, не связана ли ваша судьба каким-нибудь таинственным способом с судьбой моего мужа? Я чувствую это.

— Почему вы так думаете, леди?

— По многим причинам: дважды вы приходили звать его на подвиг, дважды терпели крушение и каждый раз чудесным образом появлялись вновь на его пути. Кроме того, вам известна его миссия; это несомненно!

— Но это ничего не доказывает!

— Нет! Это доказывает, что вам известно то, что известно только одному моему мужу!

— Одному?! Оно известно и вам, да и святые отцы обсуждали это дело! — с злобной усмешкой заметил Шрифтен.

— А вы как узнали об этом? Вы, несомненно, связаны с этой миссией моего супруга, так скажите же, Шрифтен, действительно ли это дело справедливое и святое, как он думает?

— Если он так думает, то для него оно и становится таковым!

— Так почему же вы ему враждебны?

— Я ему не враждебен, леди!

— Не враждебны? Так почему же вы пытались однажды отнять у него священную реликвию, посредством которой он может исполнить свое предначертание?!

— Я хотел помешать ему в дальнейших поисках, помешать скитаться по морям, по причинам, высказывать которые не следует. Но разве это значит, что я ему враг? Разве не лучше бы было, если бы он оставался на суше подле вас, вместо того, чтобы рыскать по бурным океанам, в поисках безумных опасных ? А без реликвии он не мог бы ничего сделать; он это знал. Как видите, отнять у него реликвию было бы скорее добрым делом!

Амина ничего не ответила, глубоко задумавшись.

— Леди, — продолжал Шрифтен после некоторого молчания, — я желаю вам добра; ваш муж мне безразличен, но и я не желаю зла ему; так выслушайте меня. Если вы хотите, чтобы дальнейшая жизнь ваша протекла спокойно и счастливо, если хотите прожить долго на этом свете с избранником вашего сердца, если хотите, чтобы он умер спокойно в своей постели, оплакиваемый вами и детьми, которые затем были бы вам утехой, — я все это предвижу и могу обещать вам, если вы снимете с груди мужа вашего ту реликвию и передадите ее мне. Но если вы хотите, чтобы он страдал свыше человеческих сил и провел всю свою жизнь в сомнениях и терзаниях, в горе и тревоге, до тех пор, пока морская глубь не примет его тела,