* * *

Да, лето в тот год было холодное, ветреное, ветер приносил соль, она покрывала все седой пылью, словно изморозью. Этот человек появился к вечеру, невысокий, худой, с длинным лицом, светлыми глазами, в них плавали острые колючие зрачки. Попросился переночевать, тетка показала на пристройку, которую соорудили на месте сарая, где погибли отец и мать, внизу остался погреб, там по-прежнему хранили овощи, прочие запасы на зиму. Стоял топчанчик, и летом вполне можно было ночевать, если одеяло теплое. У человека не было с собой ничего кроме небольшой тощей сумки, это удивило Рема, он знал, что так путешествовать невозможно.

- Бродяга, - сказала тетка, она была доброй, - поспит и пойдет дальше...

Не получилось. Человек этот утром нашел себе работу, починил изгородь, разговорил тетку, стал нужен, позавтракал, пообедал... и остался. Платить за жилье он не мог, вот и придумал - 'давай, буду учить парня живописи, я умею...' Он был художником, родом из земли на другом берегу моря, работал в Испании и Италии, а теперь возвращался домой, и вот судьба столкнула его и Рема. Он жил у них два года, потом ушел. Фон Зиттов, так он себя называл. А на родине его называли Ситтов, что на местном наречии означало говнюк, он в первый же день сообщил это Рему и добавил - 'еще бы, они же знают, какой я художник, вот и злятся...' И засмеялся, запрокинув голову, показав заросший щетиной кадык. Шея тощая и жилистая, как у того старого гусака, которого они с теткой Серафимой ощипали к празднику. Шею утащил кот, Серафима суетилась вокруг рычащего зверя, увещевала - 'отдай, мерзавец, отдай...' Она боялась Пестрого, но уважала его за охоту на крыс, за верность... она была доброй... И кот уважал ее, но любил только Рема.

А Зиттова так и не признал.

* * *

Где же твои картины? - Рему четырнадцать, и он не умеет еще скрывать любопытство.

Я мало там писал, оставил друзьям. Писать необязательно, я смотрел. Художник все время пишет - вот здесь, - Зиттов постучал по морщинистому лбу.

Сколько ему было лет? Рем постеснялся спросить, потом прикинул - не более пятидесяти, хотя на вид шестьдесят.

-Сколько тебе лет, парень? Рем, да?..

-Четырнадцать.

- Поздновато начинаем. Впрочем, кто знает... Паоло начал в двадцать шесть, а стал великим мастером.

Зиттов слов не ветер не бросал, тут же взялся за дело.

* * *

Он вылечил козу от глубокой язвы на боку, в ней уже шевелились длинные тонкие черви с красными головками, Рему казалось, смотрят на него... Зиттов собрал сосновую смолу, растопил ее, залил спиртом, долго тряс в темной бутыли, потом очистил рану от червей и приложил к ней тряпку, обильно смоченную густой буро-коричневой жидкостью. Коза вопила и брыкалась, потом затихла, вслушиваясь в то, что происходит с ее боком... Через несколько дней лечения язва стала затягиваться ярко-красной пленкой. Серафима качала головой - 'колдун', и стала кормить Зиттова на убой. Он говорил - ' меня нельзя так кормить, я снова стану молодым...' - и хрипло смеялся.

Потом обстругал кучу тонких березовых веток, развел костер и сжег их, это было через неделю после того как появился. Получились черные угольные стерженьки разной толщины, одни кривоватые, другие совсем прямые. 'Это неважно', он сказал, и потер нос большим пальцем, глаза его блестели.

- Пора, - он сказал, - пора нам приняться за дело, как ты думаешь, Рем, с чего начнем? С красками успеется, цвет от рождения - подождет, а вот с рисунком... надо начинать. Знай, главное в жизни и на холсте - свет и тьма. Художник рисует, чтобы через свет и тьму передать то, что держит его на земле. Одни строят дома, другие рожают детей, а художник... несчастное существо...

Рем не понял, но рисовать начал, и Зиттов заложил в него все, что заложить можно. Он так и сказал - ' у тебя, парень, есть все, чему невозможно научить, остальное я тебе втолкую за неделю, это просто... Недели растянулись в месяцы, простое оказалось сложней, оно требовало повторений, но Зитток был прав - 'есть так есть, нет - нет... Глаз у тебя что надо... не раз с одобрением говорил он, следя за угольным грифелем в руке Рема, и держит-то как чудно... - Впрочем, какая разница, хоть зубами держи....'

После полугода работы пером и углем, Зиттов притащил-таки краски. 'Теперь можно. Но за спиной больше стоять не буду. Это не рисунок, покажешь, как сделаешь'.

Сам он обычно работал по ночам. Пестрый недовольно ворчал, любил, чтобы везде темно, ночь есть ночь. Что еще за картины, кому они нужны...

* * *

-Зачем художник пишет картины?

Хороший вопрос, парень. Надеюсь, ты не про деньги?.. - Зиттов поскреб ногтями щетину на шее. - Подумал:

- Дай два куска холста, небольших.

Взял один, широкой кистью прошел по нему белилами. Второй точно также покрыл сажей.

- Смотри, вот равновесие, белое или черное, все равно. Мы в жизни ищем равновесия, или покоя, живем обманом, ведь настоящее равновесие, когда смешаешься с землей. Но это тебе рано...

Что нужно художнику?.. Представь, ему тошно, страшно... или тревожно... радостно, наконец... и он берет кисть, и наносит мазок, как ему нравится по белому темным, по черному светлым, разным цветом - его дело. Он нарушает равновесие, безликое, однообразное... Теперь холст - это он сам, ведь в нем тоже нет равновесия, да? Он ищет свое равновесие на холсте. Здесь другие законы, они справедливей, лучше, это не жизнь. На картине возможна гармония, которой в жизни нет. Мазок тянет за собой другой, третий, художник уже втянулся, все больше втягивается... строит мир, каким хочет видеть его. Все заново объединить. В нем растет понимание, как все создать заново!.. Смотрит на пятна эти, наблюдает, оценивает, все напряженней, внимательней всматривается, ищет следы нового равновесия, надеется, оно уладит его споры, неудачи, сомнения... на языке черного и белого, пятен и цвета, да...

Нет, нет, он не думает, мыслями не назовешь - он начеку и слушает свои крошечные 'да' и 'нет', почти бессознательные, о каждом мазке... В пылу может не подозревать, что у него, какой на щетине цвет, но тут же поправляет... или хватается за случайную удачу, поворачивает дело туда, где ему случай подсказал новый ход или просвет. Он подстерегает случай.

Так он ищет и ставит пятна, ищет и ставит... И вдруг чувствует - каждое пятно отвечает, с кем перекликается, с кем спорит, и нет безразличных на холсте, каждое - всем, и все - за каждое, понимаешь?.. И напряжение его спадает, пружина в нем слабеет...

И он понимает, что вовсе не с пятнами игра, он занимался самим собой, и, вот, написал картину, в которой, может, дерево, может - куст, камень, вода, цветок... или лицо... и щека - не просто щека, а может... каменистая осыпь, он чувствует в ней шероховатость песка, твердость камня, находит лунные блики на поверхности... Он рассказал о себе особенным языком, в котором дерево, куст, камень, вода, цветок... лицо - его слова!..

Вот тебе один ответ - мой.

Кто-то даст другой, но ты всегда ищи свой, парень.

Пока не смотри, как я пишу, чтобы не подражать.

* * *

Рем все-таки решил посмотреть, что делает учитель. Зиттов был в городе, он ходил туда раз в неделю, возвращался поздно, основательно надравшись, тут же ложился, утром был несколько мрачней обычного и хватался за какое-нибудь простое дело.

В углу стояли кое-как набитые на подрамники холсты, лицом к стене. Рем повернул первый из них - и увидел портрет юноши в красном берете, на почти черном непрозрачном фоне. Простая, простая вещь, только лицо, ворот рубахи, шея и часть груди ... красное, коричневое, желтоватое... Ничто не кричало, все было крепко, надежно, просто и тихо... Никакого лака, Зиттов терпеть не мог эти радости, писал он, нарушая правила, краски смешивал, смеялся 'полгода играют с белилами, полгода сушат, потом втирают цвет... гонятся за глубиной, а это обман зрения, глубина-то не здесь...'

В чем глубина у Зиттова Рем не понял, но портрет странным образом все стоял у него перед глазами,