столько, сколько потребуется революции. Маркес взглянул на Мерседес, она кивнула — и Маркес сказал, что согласен, полетит пока один, семью заберёт позже. Масетти, допив мате, сообщил, что в гаванском аэропорту Ранчо Бойерос его встретит первый заместитель директора агентства, Родольфо Уолш, тоже аргентинец, как Че и он сам, и тоже писатель, автор серии полицейских детективов «Вариации в кровавых тонах». Оказалось, что Маркес пару лет назад зачитывался «Вариациями».

Укладывая рубашки в чемодан, Мерседес позволила себе заметить, что это кубинская революция с каким-то аргентинским акцентом, а он писатель. Но Маркес, целуя своего «священного крокодила», сказал, что это их общая революция, а что до писательства, то он приходит к выводу, что революция есть лучшая школа для писателя.

— Мне было семнадцать и это было самое счастливое время! — вспоминал политобозреватель «Гранмы» Роландо Бетанкур, с которым мы в 1984 году работали над сценарием фильма «Взошла и выросла свобода». — 1960-й, 1961-й… Люди жили на площадях и улицах! Почти не спали, жалко было тратить время на сон! Всюду звенели гитары, распевали песни, читали стихи, запускали петарды, палили и из боевого оружия, то ли в воздух, то ли по врагам революции… Никто не работал! Было ощущение, что теперь и не надо работать — ни мачетерос на сафре, ни рыбакам, ни строителям, ни учителям, ни даже врачам! Остаётся только всё окончательно отнять у капиталистов, у мафии, поделить — и все кубинцы до конца дней будут счастливы! Будут играть в шахматы, как Капабланка, боксировать, как наши чемпионы, побивавшие янки, танцевать, петь, заниматься любовью…

— Эрос революции парил над страной, как у нас в России — с лёгкой руки соратницы Ленина, посла Советского Союза Коллонтай?

— Ещё как! — отвечал Роландо, усатый кареглазый красавец, разбивший, судя по внешности и повадкам, не одну сотню сердец, зять кого-то из окружения Фиделя.

— И действительно, как говорят, проститутки давали бесплатно? — любопытствовал я.

— Даже те, к которым было не подступиться, раньше работали только с американцами за доллары! К любой подходишь и говоришь: «Пойдём?» — и она идёт в честь революции, притом не как обычно, механически, а с неподдельным, душевным оргазмом! Только они, кажется, и трудились в то время. Потом их заставили таксистками работать, выселили на остров Пинос, но это потом. А тогда, в 1960-м, кажется, не только проститутки, никто никому не отказывал, любовью занимались в парках, скверах, на набережной Малекон, на пляжах… Потрясающее было время, все любили друг друга! Притом без презервативов, поставки из Штатов прекратились, но никто не заразился — революция!

— Вот о чём надо было в фильме рассказывать, Роландо! А мы с тобой про колхозы и интернационалистов! Скажи, а Маркеса в ту пору помнишь?

— Он жил в новой Гаване, на Рампе, в Доме медицинских работников, где размещалось агентство «Пренса Латина». Мы, студенты, завидовали им, молодым, энергичным и уже опытным журналистам. Маркес провёл в Гаване месяца три-четыре. Дружил больше с аргентинцами — Хорхе Масетти и Родольфо Уолшем, хотя и с кубинскими журналистами, он был коммуникабельным, не как потом, когда стал знаменитым. Обедали в центре, в Ведадо, тогда много было баров, ресторанчиков на авениде Рампа. Видел я его и в «Клубе Наутико Интернасиональ», членом которого, кстати, был Хемингуэй, и в «Бодегите-дель Медио», где собирались писатели и художники, и в баре на двадцать четвёртом этаже отеля «Гавана-Хилтон», переименованного революцией в «Гавана либре»…

— Он только в Гаване работал или ездил по острову, имел представление о том, что происходит?

— Вообще-то он с утра до вечера, пятнадцать, семнадцать часов проводил в агентстве, а это работа на телетайпе, аккумулирование информации, обработка, редактирование, рассылка, написание текстовок, притом в огромных объёмах. Но знаю, мне многие говорили, что работа на Кубе ему нравилась, хотя бывал он всё-таки наездами. Фидель и особенно Че тогда большую ставку делали на открытие отделений «Пренса Латины» в Канаде, в Штатах. По-моему, в Нью-Йорк Маркеса только долларами затянули, пообещав, кажется, чуть ли не пять сотен — в Гаване выходило максимум триста, что тоже было много, кубинцы работали за десять-пятнадцать в месяц.

— Я понял, чему ты завидовал. Я тоже завидовал аккредитованным в Москве западным корреспондентам, получавшим кучу долларов. Но почему тогда платили именно Маркесу? Он ведь был никому не известным Габо?

— Вроде бы они с Фиделем ещё с Колумбии, с 1948 года, были знакомы. Ну, и вообще писал он здорово, его репортажи запоминались. Да и с аргентинцами дружил, а тогда благодаря Че Аргентина была в фаворе.

Наш герой вспоминал, что в те месяцы в Гаване почти забыл о литературе и коллегам по агентству, вообще никому не говорил, что писатель. (Поняли бы не так, а как в нашем анекдоте: «Ты кто?» — «Пишу, прозаик». — «Про каких, на хрен, заек?..») «Сильнообразованных» и «больноумных» революции не жалуют.

С Антонио Нуньесом Хименесом, соратником Фиделя и Че Гевары, президентом Академии наук Кубы, историком, социологом, географом, журналистом, писателем, путешественником, издателем, энциклопедически образованным человеком, мы говорили о многом — учась в Гаване, автор этих строк брал у него интервью. В том числе обсуждали и острую тогда, в 1979 году (а именно в конце декабря, когда советские войска входили в Афганистан, а кубинские интернационалисты сражались в Анголе, Эфиопии и по всему миру), тему выбора Кубой социалистического пути развития.

— Конечно, существовали и другие варианты, — признавал учёный. — Но путь, выбранный товарищем Фиделем Кастро, — единственно верный и единственно возможный. Хотя и, быть может, с точки зрения вечности — в бесконечной череде случайностей. У команданте — как вождя, принявшего на себя великую историческую, эпохальную ответственность за народ Кубы, — не было другого выхода! Не забуду ту апрельскую ночь в 1961-м, когда товарищи из агентства «Пренса Латина», в котором работал Гарсия Маркес, сообщили нам о готовящемся ЦРУ США вторжении на Кубу в заливе Кочинос!..

— Получается, сами Штаты подтолкнули Кубу к СССР? — сказал я. — Ведь вначале особой любви ни к марксизму-ленинизму, ни к Советскому Союзу Фидель не испытывал. И не то, что Хрущёв на Генеральной Ассамблее ООН стучал ботинком по трибуне и демонстративно обнимался, норовил взасос поцеловать товарища Кастро, сыграло роль!

— Мы шутили, что тому, кто задумал эту операцию, надо присвоить звание героя Кубы.

— Так, может быть, это была тончайше, до микронов продуманная операция внешней разведки? — осмелился предположить я.

— Мне, по крайней мере, об этом неизвестно. Но вторжение сплотило народ, сделало его единым и непобедимым! К тому же Штаты прекратили техническую и экономическую помощь, нам грозила голодная смерть. Свобода или смерть! И команданте Фидель, мы все как один сделали выбор! Но скольких товарищей мы потеряли! — На глаза учёного навернулись слёзы…

(Существует понятие в психологии: множественность возможных путей. На выборе как таковом — религии, социально-экономической формации, вектора развития, союзников и т. п., мы задержались недаром. Попробуем экстраполировать это на создающего себя под воздействием внешней среды и обстоятельств нашего героя.)

Кубинский бард Пабло Миланес так объяснял мне выбор Кубы:

— Никогда бы не было у нас столько любви, столько поэзии, музыки, живописи, столько нежности, щедрости, мечты, восторга, свободы! Не соверши мы революцию, не вырвись мы из-под янки, которым всё наше, кубинское, было по фигу, нас и самих бы не было… Потом, правда, подпортили картину товарищи, ни к поэзии, ни к музыке, ни к восторгу, ни собственно к революции отношения не имевшие, — хотя громче всех о ней кричавшие. Стали указывать, кого нужно нам любить, сколько раз и как… И о чём петь…

— А мне кажется, Куба после революции была, как мы — не знала толком, кому дать, — с ностальгической грустной улыбкой рассуждала пожилая, высланная из Гаваны на остров Пинос бывшая проститутка Леопольдина, с которой, по одной из версий, Хемингуэй писал Умницу Лил из «Островов в