такое удумать — оставить Венецию, как и всю Италию, без публичных домов! Ты что-нибудь о Венеции знаешь? У нас всё замешано на эротике и сексе! Недаром сам Джакомо Казанова отсюда, он мой земляк. Байрон называл Венецию приморским Содомом, городом библейского греха и соблазна. Он здесь многих перетрахал: и жену суконщика Марианну, и Маргариту по прозвищу «Форнарина», и грудастую армянку с острова Сан-Лазар, и пылкую Тициану, и ненасытную Анджиолину, и затейницу Аллегру, да и мальчики, естественно, здесь у лорда были. Венеция вообще располагает и к гомосексуализму. В 1443 году под страхом тюремного заключения мужчинам было запрещено появляться в женском платье — за исключением, естественно, карнавала. В акте указывалось на беспримерное распространение педерастии! Был принят закон, повелевавший женщинам-проституткам стоять на мосту и в бордельном квартале у открытых окон с обнажённой грудью — чтобы отвлекать мужчин от мужчин…

Они весь вечер гуляли по Венеции. Тинто Брасс, будущий прославленный режиссёр «Калигулы» и многих пронизанных эротикой и сексом картин, вернувший итальянцам «тип крупной женщины цветущих и провоцирующих форм», показывал город молодому колумбийскому журналисту. Они спорили о роли эротики в искусстве, о том, что отличает эротику от порнографии. Брасс уверял, что кинематограф, итальянский в особенности, замешан на эротике с истоков, с «Прибытия поезда на Миланский вокзал» Паккьони и «Умберто и Маргерита Савойские на прогулке в парке» Кальчина с Люмьером.

— А «Катилина»! А «Макбет»! А «Анита Гарибальди»! А «Отелло»! А «Беатриче Ченчи» и «Граф Уголино»! А «Последние дни Помпеи» Казерини и «Кабирия» Пастроне, которые вообще можно назвать грандиозной исторической порнографией! Если бы не фашисты, пришедшие к власти в 1922 году, если бы не ублюдок Муссолини, которого поделом повесили за ноги на бензоколонке, кто знает, как бы далеко уже зашли!

А экранизации пьес Д’Аннунцио — «Джоконда», «Дочь Иорио», «Невинный»!.. Да любое произведение искусства зиждется на эротике, Эрос — главный герой всей мировой литературы! Читал «Одиссею» Гомера? Перечти — если её честно экранизировать, то показ запретят! «Ад» Данте — неприкрытая некрофилия! А я сделаю кино — дух захватит! Может быть, из жизни Древнего Рима, про какого-нибудь императора, Нерона, Гая Калигулу или Тиберия, например, который запускал себе на Капри в бассейн мальчишек и девчонок…

Напоследок Габриель спросил, как можно пробиться к папе римскому для интервью. Тинто дал телефон знакомого журналиста в Риме, пишущего на темы католицизма «и всё такое», и посоветовал спросить у папы при встрече о его предшественниках-прелюбодеях в Ватикане и Авиньоне — Бенедикте, Иоанне, Бонифации, Клименте, основоположнике «папской порнографии», и прочих замечательных папах, а также о шлюхе папессе.

После Венецианского кинофестиваля по собственной инициативе, не ставя в известность редакцию (хорош журналист-международник!), направился в Вену, куда прибыл ровно через два месяца после того, как Австрию оставили советские войска. Вообразив, будто его путешествие кончилось в Вене, Маркес прожил там весь октябрь 1957 года, написав оттуда всего три небольшие корреспонденции. Там он случайно якобы познакомился (уже тогда был магическим реалистом!) с колумбийкой фрау Робертой (она же Фрида) — ясновидящей. В полнолуние они провели на Дунае ночь, и вещунья сообщила Габо, что путь его из Вены лежит на восток.

Сызмальства веря гаданиям, наш герой направился в Чехословакию и Польшу. Но сам толком никогда не признается в тех никем, кроме гадалки, не санкционированных поездках.

«По причине умолчаний и манипуляций, — пишет Мартин, — трудно установить и понять, как формировалось политическое сознание Гарсия Маркеса. Но нам совершенно очевидно, что он изначально обратил внимание на парадоксальное явление: Прага — величественный, пронизанный атмосферой непринуждённости город, по всем меркам западноевропейская столица, но её обитателей абсолютно не интересовала политика; Польша была куда более отсталая, вся изрезанная шрамами нацистского холокоста, но сами поляки политически были более активны, поразительно много читали, в их стране удивительным образом уживались коммунизм и католицизм, чего даже не пыталась добиться ни одна другая коммунистическая страна. Четыре года спустя Маркес заметит, что из всех социалистических „демократий“ Польша по духу была самой антирусской… В очерке он использовал такие эпитеты, как „истеричная“, „сложная“, „неуживчивая“, а про поляков скажет, что они „чрезмерно чувствительны, почти как женщины“».

Краков ему не понравился консерватизмом и регрессирующим католицизмом. Потряс Освенцим: «Там есть галерея из огромных стеклянных витрин, доверху заполненных человеческими волосами. Есть галерея, где выставлены обувь, одежда, носовые платочки с вышитыми вручную инициалами… Есть витрина, забитая детской обувью со стёртыми металлическими набойками: беленькие ботиночки для школы… Есть громадное помещение, заваленное тысячами пар очков, вставными зубами… Отделившись от группы, я молча бродил по музею. Меня душила ярость, мне хотелось плакать».

В Рим он приехал во второй половине дня, когда рестораны были закрыты на сиесту. Колумбийский консул порекомендовал молодому журналисту поселиться у своих приятелей в небольшом семейном отеле неподалёку от виллы Боргезе, в котором часто останавливаются колумбийцы. На следующее же утро, за завтраком наш герой познакомился с Рафаэлем Рибера Сильвой, тенором из Колумбии, который уже шесть лет в Милане, Неаполе и Риме учился у знаменитых итальянских мастеров пения. Они быстро подружились, Рафаэль стал гидом-переводчиком и собутыльником Габриеля.

Не тотчас, но исподволь, упрямо выставляя наружу свою яркую и всем понятную туристическую оболочку, открывался Маркесу Рим. Часами он бродил по городу, иногда с Рафаэлем, но чаще один, и всё никак не мог до конца поверить, осознать, что это он, Габито из знойной пыльной Аракатаки, бродит по городу, в который ведут все дороги, по «центру вселенной», «caput mundi». Певец Рибера Сильва не только показывал Маркесу Вечный город со всеми тонкостями и нюансами, но и переводил его интервью, в том числе довольно сложные, например с самим папой римским Пием XII. (Напомним, что в Европу Маркес был направлен главным образом для освещения смерти понтифика.) Папу — благодаря и переводу Рафаэля — Маркес сумел обаять своим остроумием, оригинальностью взглядов, рассказов о жизни в Латинской Америке (как через годы — президентов, премьер-министров многих стран). Папа предложил продолжить диалог, они стали встречаться — ив Ватикане, и в других местах. Маркес написал пять очерков о папе. Вызывая зависть у аккредитованных при Ватикане именитых журналистов, Пий XII приглашал весёлого колумбийца в поездки по стране, рассказывал об истории Церкви, пытался обратить атеиста Габриэлло к Богу.

— А всё-таки, — пытал Маркес, — это правда, что в XIII веке папой римским была женщина, папесса Иоанна, Джиберта, как её называл Бокаччо, и родила от монаха прямо во время торжественной процессии?.. А почему на стене в Ватикане, где выбиты имена римских пап, не значится Иоанн XXIII, в миру Балтазар Косса, бывший пират, лишивший девственности сотни монашек и превративший монастыри в бордели, где устраивались оргии, а награбленные им сокровища легли в основу богатства дома Медичи?..

— Сын мой, — отвечал папа, — на всё воля Божия, но мне бы не хотелось упоминать даже имён антипап. Ты молод и неопытен, чтобы понимать, насколько дьявол силён, хитёр и коварен!.. А ты, судя по вопросам, веришь в потусторонние силы?

— Верю, — отвечал Габриель.

— В приметы веришь?

— В некоторые.

— Например? Во всякие эти гороскопы, созвездия? Суеверный?

— Ну, не так чтобы очень… — уклонялся от ответа журналист. — Но вот числа семь и тринадцать, например, мне приносят удачу. Люблю жёлтый цвет, хотя он считается цветом измены и несчастий. Верю снам. Верю предсказанию, что золото и счастье для дома — две вещи несовместные. Что нельзя курить в голом виде, извлекать материальную выгоду из своих физических недостатков, заниматься любовью в носках…