мучительного переезда на мулах через равнину, ошеломляющую миражами, где плутал Аурелиано Второй, когда искал самую красивую женщину на земле, и во время перехода через горы по козьим тропам, и во время поездки по мрачному городу, каменные улочки которого разносили эхо погребального трезвона тридцати двух колоколен. Переночевали они в большом заброшенном доме колониальных времен, спали на голых досках, которые Фернанда кинула на пол в огромной спальне, поросшей мхом, и укрывались обрывками истлевших оконных занавесей, которые крошились при всяком движении. Меме знала, где они находятся, потому что в кошмаре бессонницы видела бродящего неподалеку того самого кабальеро в черном, которого когда-то в канун Рождества привезли к ним домой в свинцовом гробу. На следующий день после мессы Фернанда отвела ее в одно темное хмурое здание, которое Меме тотчас узнала по часто слышанным воспоминаниям матери о монастыре, где ее готовили в королевы, и поняла, что путешествие окончено. Пока Фернанда с кем-то разговаривала в соседней комнате, она стояла в зале, где шахматными квадратами ее обступили большие портреты испанских епископов, и дрожала от холода, потому что еще не рассталась с шерстяным платьем в черных цветочках и своими грубыми ботинками, хранившими мертвящий холод высокогорья. Она стояла в центре зала, думая о Маурисио Вавилонье в желтой сени витражей, когда из комнаты вышла очень красивая послушница с ее чемоданчиком, где были три смены белья.
Проходя мимо, послушница, не останавливаясь, взяла Меме за руку.
— Пойдем, Рената, — сказала она.
Меме не отняла руки и покорно пошла с ней рядом. В последний раз Фернанда видела дочь, которая семенила, стараясь попасть в ногу с послушницей, когда за ней захлопнулась железная решетка монастырской обители. А Меме еще думала о Маурисио Вавилонье, о его запахе машинного масла и его окружении из желтых бабочек, и не перестанет думать о нем каждый Божий день до того далекого осеннего рассвета, когда умрет от старости под чужим именем, не вымолвив ни единого слова, в какой-то мрачной больнице Кракова.
Фернанда вернулась в Макондо поездом, который охраняли вооруженные полицейские. В пути она обратила внимание на скрытое беспокойство пассажиров, на военные патрули в деревнях вдоль железной дороги, уловила витающее в воздухе ожидание того, что грядет нечто страшное, но до приезда в Макондо узнать ничего не удалось, а там ей сообщили, что Хосе Аркадио Второй подбивает рабочих Банановой компании на забастовку. «Только этого нам не хватало, — сказала себе Фернанда. — Анархист в семействе». Забастовка вспыхнула двумя неделями позже и не вызвала тех драматических последствий, которых боялись. Рабочие требовали, чтобы их не принуждали срезать и грузить бананы по воскресным дням, и их петиция выглядела такой справедливой, что даже падре Антонио Исабель выступил в ее поддержку, ибо не счел ее нарушающей законы Божьи. Удачное выступление бастующих, а также успехи других забастовок в последующие месяцы извлекли из забвения поблекшую фигуру Хосе Аркадио Второго, о котором теперь вспоминали только как о человеке, который наводнил город французскими шлюхами. С такой же импульсивной поспешностью, с какой он отделался от своих бойцовых петухов ради идиотской затеи — пустить суда по несудоходной речке, — он отказался от должности надсмотрщика на одной из плантаций Банановой компании и встал на сторону рабочих. Очень скоро его объявили агентом международных тайных обществ, подрывающих социальные устои. Однажды ночью, в одну из недель, полную зловещих слухов, он чудом избежал смерти от четырех пуль, которые послал в него какой-то незнакомец по окончании подпольного собрания. В следующие месяцы атмосфера так сгустилась, что даже Урсула ощущала ее тяжесть в своем темном углу и думала, мол, снова приходится переживать то тревожное время, когда ее сын Аурелиано носил в кармане гомеопатические пилюли восстания. Ей хотелось поговорить с Хосе Аркадио Вторым и рассказать ему о прошлом, но Аурелиано Второй сообщил ей, что с ночи покушения никто не знает, где тот находится.
— Точно так же было с Аурелиано, — воскликнула Урсула. — Не иначе все повторяется в мире.
Фернанду не трогали волнения этих дней. Она порвала все связи с внешним миром после страшной ссоры с мужем из-за того, что распорядилась судьбой Меме, ничего ему не сказав. Аурелиано Второй готов был вернуть дочь с помощью полиции, если потребуется, но Фернанда предъявила ему бумаги, в которых подтверждалось, что та приняла монашество по доброй воле. Меме действительно подписала их, уже будучи по ту сторону железной решетки, и сделала это с тем же холодным равнодушием, с каким дала себя увезти. Аурелиано Второй не слишком верил в законность подписанных Меме документов, как никогда не верил и в то, что Маурисио Вавилонья лазил во двор воровать кур, но эти личные свидетельства позволили ему успокоить свою совесть и без всяких душевных терзаний вернуться под крылышко Петры Котес, в доме которой он стал снова устраивать шумные пирушки и состязания в обжорстве. Далекая от всех городских треволнений, глухая к страшным пророчествам Урсулы, Фернанда подвела последнюю черту под своим приведенным в исполнение приговором. Она написала длинное письмо своему сыну Хосе Аркадио, который уже готовился получить первый духовный сан, и сообщила ему, что его сестра Рената заболела холерой и почила в бозе. Тем временем Амаранта Урсула была поручена заботам Санта Софии де ла Пьедад, и Фернанда полностью отдалась своей переписке с заочными целителями, прерванной по вине незадачливой Меме. Первое, что она сделала, — назначила точную дату отложенного телепатического вмешательства. Но невидимые медики ответили, что спешить нельзя до поры, пока не улягутся социальные волнения в Макондо. Ей так не терпелось вылечиться и она так плохо разбиралась в обстановке, что в другом письме объясняла им, мол, нет тут никаких социальных волнений, а все дело в диких выходках ее деверя, который сейчас помешался на профсоюзах, как до того был помешан на петухах и пароходах. Вопрос оставался открытым и тогда, в ту знойную среду, когда в дверь дома постучала старая монашенка с корзинкой в руке. Впустив ее, Санта София де ла Пьедад подумала, что кто-то прислал подарок, и хотела взять корзинку, прикрытую красивым кружевным платком. Но монахиня не отдала ей ношу, поскольку ей было велено вручить корзинку лично и под большим секретом донье Фернанде дель Карпио де Буэндия. Это был сын Меме. Бывший духовный пастырь Фернанды писал ей, что младенец родился два месяца тому назад и что они позволили себе окрестить его именем Аурелиано в честь деда, ибо его мать рта не раскрыла, чтобы выразить свою волю. Вся душа у Фернанды перевернулась от такого издевательства судьбы, но ей удалось справиться со своими чувствами и даже улыбнуться монахине:
— Мы скажем, что нашли его в корзинке на реке.
— Никто не поверит, — ответила старуха.
— Если о подобном говорится в Священном писании и люди этому верят, — возразила Фернанда, — то почему бы им не поверить и мне.
Монашенка отобедала у них в ожидании обратного поезда и проявила достаточно благоразумия, чтобы ни разу не упомянуть о ребенке, но Фернанда видела в ней нежелательного свидетеля своего позора и пожалела, что канул в Лету средневековый обычай посылать на виселицу гонца, явившегося с дурными вестями. Именно тогда она решила утопить младенца в купальне, как только уедет монахиня, но духу все- таки не хватило, и она предпочла терпеливо ждать, пока Господь милостью своей безмерной не избавит ее от обузы.
Новому Аурелиано минул год, когда напряженная обстановка в городе вдруг разрядилась. Хосе Аркадио Второй и другие профсоюзные вожаки, находившиеся до той поры в подполье, к концу недели ни с того ни с сего объявились в поселках на банановых плантациях и стали подбивать людей на демонстрации. Полиция, не вмешиваясь, наблюдала за общественным порядком. Однако в ночь на понедельник всех вожаков схватили в их домах, навесили на ноги пятикилограммовые кандалы и отправили в тюрьму главного города провинции. Вместе с другими увели Хосе Аркадио Второго и полковника Лоренсо Гавилана, участника Мексиканской революции, сосланного в Макондо и бывшего, по его словам, свидетелем подвигов своего собрата Артемио Круса{94}. Однако не прошло и трех месяцев, как они снова оказались на свободе, ибо правительство и Банановая компания не смогли договориться, кому из них кормить арестантов. В следующий раз рабочие выразили недовольство антисанитарными условиями своих жилищ, липовым медицинским обслуживанием и несправедливой оплатой труда. Кроме того, утверждалось, что компания платит не наличными деньгами, а бонами, на которые можно купить только виргинскую ветчину в лавках компании. Хосе Аркадио Второй был арестован за то, что разъяснял, как система оплаты бонами помогает компании дешево фрахтовать суда, которые, выгрузив бананы в Новом Орлеане, возвращаются не порожняком, а с товарами для торговли в здешних лавках на боны. Остальные нарекания были общебытового характера. Врачи компании не обследовали больных, а велели вставать в длинную очередь к медпунктам, где сестра кидала всем подряд на язык пилюлю цвета медного купороса, будь у
