Тем не менее Аурелиано Второй стал прекрасным аккордеонистом и продолжал играть после женитьбы и рождения детей и считался одним из самых уважаемых граждан Макондо.
Почти два месяца он делил женщину со своим братом. Караулил его, расстраивал его планы, а когда убеждался, что Хосе Аркадио Второй не пойдет ночью к их общей любовнице, сам шел к ней. Однажды он обнаружил, что заразился. Спустя два дня встретил в купальне брата, который стоял, уткнувшись лбом в столб, обливаясь потом, и рыдал навзрыд, и все понял. Брат признался, что женщина выставила его за дверь, потому что он наградил ее, как она сказала, скверной болезнью. И рассказал также, как его лечит Пилар Тернера. Аурелиано Второй втихомолку тоже стал делать горячие примочки из марганцовки и принимать мочегонные настои, и оба порознь вылечились в течение трех месяцев от тайных страданий. Хосе Аркадио Второй больше не приходил к женщине. Аурелиано Второй вымолил себе прощение и не покидал ее до самой смерти.
Ее звали Петра Котес. В Макондо она приехала в годы войны со своим случайным супругом, который жил продажей лотерейных билетов, а когда он умер, она тоже стала продавать билеты. Молодая опрятная мулатка с миндалевидными желтыми глазами, придававшими ей вид свирепой пантеры, на самом деле была женщиной очень доброй и просто созданной для любви. Когда Урсула узнала, что Хосе Аркадио Второй стал петушатником, а Аурелиано Второй веселит аккордеоном друзей своей сожительницы на шумных вечеринках, она думала, что рехнется от стыда. Словно бы оба брата унаследовали только семейные пороки и не могут похвастать ни одной семейной добродетелью. И решила, что больше никто не будет зваться Аурелиано или Хосе Аркадио. Однако, когда Аурелиано Второй выбрал имя для своего первенца, она не стала ему противоречить.
— Хорошо, — сказала Урсула, — но с одним условием: воспитывать младенца буду я сама.
Ей было уже лет сто, и она почти ослепла от бельм на обоих глазах, но сохранила отменное здоровье, силу характера и ясность ума. Никто лучше нее не смог бы воспитать настоящего человека, который поднял бы престиж семьи и навек отказался бы даже слышать о войне, о бойцовых петухах, о продажных женщинах и о бредовых затеях — четырех напастях, которые, по мнению Урсулы, ведут их семью к вырождению.
— Этот ребенок будет священником, — торжественно объявила она. — И если Бог продлит мне жизнь, он станет Папой.
Ее слова были встречены громким хохотом, и не только в спальне, а во всем доме, где пировали буйные дружки Аурелиано Второго. Война, давно попавшая на свалку дурных воспоминаний, вдруг напомнила о себе выстрелами бутылок шампанского.
— За здоровье Папы! — провозгласил Аурелиано Второй.
Все хором подхватили тост. Хозяин дома заиграл на аккордеоне, в небе рвались петарды и гремели барабаны, забавляя народ. Под утро гости, упившиеся шампанским, прирезали шесть коров и вытащили их из загона на потребу толпе. Никого это не поразило. С тех пор как Аурелиано Второй стал хозяйничать в доме, подобные пиршества устраивались нередко и по менее значительным поводам, чем рождение Папы Римского. За несколько лет без всяких усилий, благодаря редкому везению — его скот и птица плодились с невиданной быстротой, — Аурелиано Второй стал одним из богатейших людей низины. Его кобылы то и дело приносили тройню, куры неслись по три раза в день, а свиньи поросились так бешено, что иначе как вмешательством нечистой силы такую неистовую плодовитость объяснить было трудно. «Копи деньги, — говорила Урсула своему безалаберному правнуку. — Подобное счастье не может длиться всю жизнь». Но Аурелиано Второй ее не слушал. Чем больше шампанского он вливал в своих приятелей, тем быстрее размножалась его скотина и тем тверже он убеждался, что удачу приносят не его действия, а присутствие Петры Котес, его сожительницы, чья любовная энергия заряжает природу. Он был так уверен в ней как в источнике своего богатства, что всегда держал Петру Котес возле своего скота и птицы, и даже когда женился и заимел детей, продолжал с ней сожительствовать с согласия Фернанды, своей жены. Крепкий, могучий, как его предки, но жизнелюбивый и обворожительный, чего о них не скажешь, Аурелиано Второй мало заботился о своих стадах. Ему было достаточно послать Петру Котес в загоны или прокатить на лошади по своим землям, как любое животное, будто помеченное ее клеймом, начинало безостановочно плодить себе подобных.
Как все хорошее, что перепадало им в их долгой жизни, несметное богатство свалилось на них нежданно-негаданно. До окончания гражданских войн Петра Котес жила на доходы от своих лотерей, Аурелиано Второй умел заставить бабушку раскошелиться. Это была беспечная парочка, которая особо заботилась только о том, как бы пораньше вечером забраться в постель, даже по святым праздникам, и трясти кровать до утра. «Эта женщина — твоя погибель, — кричала Урсула правнуку, когда тот, как лунатик, неслышно возвращался домой. — Она тебя когда-нибудь совсем доконает, и будешь от боли ногами сучить с примочкой из настурции под брюхом». Хосе Аркадио Второй, со временем узнавший, что ему нашелся заместитель, не мог понять помешательства брата. В его представлении Петра Котес была женщиной самой обыкновенной — в постели не слишком ретивой и в любви совсем незатейливой. Аурелиано Второй был глух и к укорам Урсулы, и к насмешкам брата и лишь мечтал о том, чтобы подыскать занятие, которое позволило бы ему содержать дом для Петры Котес, чтобы умереть вместе с ней, на ней и под ней в одно из их сумасшедших тряских свиданий. Когда полковник Аурелиано Буэндия снова засел в своей мастерской, поддавшись наконец умиротворяющим чарам старости, Аурелиано Второй подумал, что было бы неплохо тоже заняться изготовлением золотых рыбок. Много часов провел он в душном помещении, наблюдая, как твердые пластинки металла превращались в руках полковника, который трудился с великим терпением безысходности, в золотую чешую. Это занятие показалось Аурелиано Второму таким утомительным, а перед глазами все время маячила такая жгучая Петра Котес, что через три недели его из мастерской как ветром сдуло. Именно в эту пору он принес Петре Котес кроликов для лотереи. Кролики плодились и росли с такой быстротой, что не хватало времени распродавать лотерейные билеты. Сначала Аурелиано Второй не обращал внимания на угрожающие масштабы размножения. Но однажды, когда в городке никто уже и слышать не желал о кроличьих лотереях, он проснулся ночью от крепких ударов в стену патио. «Не пугайся, — сказала Петра Котес. — Это кролики». Азартная возня животных не давала уснуть. На заре Аурелиано Второй открыл дверь и увидел патио, битком набитое кроликами, как живое зеркало, голубеющее под первыми лучами солнца. Петра Котес, умирая со смеху, не удержалась, чтобы не подшутить над ним.
— Здесь только те, что родились вчера к вечеру, — сказала она.
— Страшное дело! — сказал он. — Почему бы тебе не завести коров?
Через некоторое время, решив покончить с кроличьим засильем в патио, Петра Котес обменяла кроликов на корову, которая через два месяца принесла тройню. Таково было начало. Аурелиано Второй не успел оглянуться, как стал хозяином стад и земель, и едва успевал раздвигать стены конюшен и кишащих поросятами свинарников. Такое немыслимое благоденствие вызывало у него безудержный смех, и он выражал свое восторженное настроение самым нелепым образом. «Плодитесь, коровищи, жизнь скоротечна!» — вопил он с хохотом. Урсула ломала голову, в какие темные дела он ввязался, не ворует ли, не крадет ли скот, и всякий раз, когда он у нее на глазах раскупоривал бутылку шампанского только для того, чтобы подставить лоб под струю пены, она кричала, что он мот и транжира. И допекла его: однажды Аурелиано Второй, проснувшись в особо радужном настроении, взял ящик с деньгами, банку клея и кисть и, распевая во все горло старые песни Франсиско Человека, оклеил весь дом — снизу доверху, внутри и снаружи — бумажными деньгами достоинством в песо. Старое жилище Буэндии, не менявшее свой белый цвет с тех пор, как привезли пианолу, стало походить на что-то вроде пестрой мечети. Ни волнение домочадцев, ни возмущение Урсулы, ни ликование толпы, запрудившей улицу, чтобы поглазеть на действо во славу расточительства, не помешали Аурелиано Второму разукрасить стены — от фасада до кухни, включая спальные комнаты и купальни, — и рассыпать оставшиеся бумажки но всему патио.
— Теперь, — сказал он напоследок, — я думаю, никто в этом доме больше не будет толковать о деньгах.
Так и было. Урсула велела снова побелить дом после того, как от стен отодрали бумажные деньги вместе с большими кусками штукатурки. «Господи Боже, — молила она. — Сделай нас такими же бедными, какими мы были, когда начали здесь строиться, ибо никогда не расплатиться нам на том свете за наши греховные траты». Ее мольбы были услышаны, но поняты не совсем точно. Случилось так, что один рабочий, отрывавший деньги от стены, нечаянно толкнул огромную гипсовую статую святого Иосифа, кем-то
