прихвостнем. И потому легко предугадать, какова была ее реакция на сообщение епископа о том, что маркиз Касальдуэро привезет в монастырь свою дочь двенадцати лет с некоторыми признаками бесовской одержимости. Первый вопрос настоятельницы был таков: «Откуда вообще взялся такой маркиз?» Вопрос содержал двойную дозу яда, потому что, во-первых, это был наказ враждебного епископа и, во-вторых, потому что она не признавала законного права местной новоявленной знати на аристократические титулы и презирала тех, кто попал «из своры — в сеньоры».

До самого обеда она не могла найти в монастыре Марию Анхелу. Привратница сказала одной из викарий, что какой-то сеньор в трауре отдал ей на рассвете рыжеволосую девочку, разодетую, как королева, но она не успела расспросить о девочке, потому что в это время надо было накормить нищих похлебкой, оставшейся после Пальмового воскресенья. В доказательство своих слов привратница предъявила шляпу с разноцветными лентами. Затем викария показала шляпу настоятельнице, и та сразу определила, кто сюда явился. Она кончиками пальцев взяла нарядный головной убор и, держа его на некотором расстоянии, сказала:

— Какова шляпа, таков и гриб. Плебейке маркизой не стать. Дьявол знает, кого наряжает.

Настоятельница в девять утра начала обход монастыря и по дороге к приемной задержалась в саду с каменщиками, толкуя о цене за водосток, но там уже не оказалось сидящей на скамье девочки. Не видели ее и монахини, не раз проходившие через сад. Две послушницы, которые отобрали у нее кольцо, клялись, что после трехчасовой молитвы девочки там уже не было.

Проснувшись после сьесты, настоятельница услышала пение: чей-то звонкий голос разрывал монастырскую тишину. Она дернула за шнур, висевший у кровати, и тотчас в полумраке кельи появилась послушница. Настоятельница спросила, кто это так мило поет.

— Девочка, — сказала послушница.

Настоятельница, еще не очнувшись от сна, пробормотала:

— Прелестный голос… — И тут же, придя в себя, рявкнула: — Что за девочка?

— Я не знаю, — сказала послушница. — Наверное, та, которая с самого утра веселит кухню и двор.

— Господи помилуй! — вскричала настоятельница и соскочила с постели.

Она чуть ли не бегом побежала на голос через весь монастырь и ворвалась во двор-патио. Мария Анхела сидела с распущенными до полу волосами на скамеечке и пела в окружении зачарованной прислуги. Увидев настоятельницу, она тотчас умолкла. Та приподняла крест, висевший у нее на шее, и сказала:

— С нами Святая Дева Мария…

— …непорочно зачатая, — отозвались люди.

Настоятельница нацелила распятие как нож на Марию Анхелу и закричала: «Vade retro! Сгинь!» Слуги-рабы в испуге отступили, и девочка осталась одна, но глаз не опустила и не оробела.

— Порождение Сатаны, — кричала настоятельница, — дьявол ее послал, чтобы ввести нас в искушение!

Мария Анхела не проронила ни слова. Одна из послушниц хотела взять ее за руку, но настоятельница прикрикнула на нее:

— Не прикасайся к ней! — И обратилась к остальным: — Не сметь к ней прикасаться.

Пришлось вести девочку, пиная ее ногами и злобно погоняя, к последней келье-камере тюремного дома.

По дороге она не удержалась и обмочилась, и они вылили на нее две бадьи воды возле конюшни.

— Столько монастырей в городе, а сеньор епископ сподобил нас такой дрянью, — вздыхала настоятельница.

Камера была просторной, стены — голые, потолок высокий, с деревянными сводами, источенными термитами. Рядом с кроватью — окошко, вырубленное в стене из грубых брусьев и снабженное толстой решеткой. На задней стене было другое оконце с деревянными ставнями, выходившее на море. Кроватью служила твердая глиняная плита, прикрытая истертым соломенным матрацем. У стены под одиноким распятием стояли скамья и стол, одновременно служивший алтарем и умывальником. Там и оставили Марию Анхелу, промокшую до нитки и дрожащую от страха, под надзором монахини, которой строго-настрого приказали выиграть тысячелетнюю войну с Дьяволом.

Девочка сидела на кровати и взирала на обитую железом дверь, когда в пять часов вечера служанка принесла ей миску с похлебкой. Она не шевельнула пальцем. Служанка хотела было сорвать у нее с шеи ожерелья, но получила хлесткий удар по рукам. Во время вечерних богослужений служанка рассказывала, что какая-то нечистая сила едва не оторвала ей руки.

Девочка не шелохнулась и тогда, когда входная дверь шумно закрылась извне на задвижку, а замок скрипнул от поворотов ключа. Посмотрела, что за еду принесли на ужин: три кусочка вяленого мяса, хлеб из отрубей и чашку жидкого какао. Откусила хлеба, пожевала и выплюнула. Легла на спину. Слышала, как шумит море, завывает ветер, погрохатывает первый осенний гром. На рассвете служанка, принесшая завтрак, увидела, что она спит на полу, на растрепанной соломе, вытащенной зубами и ногтями из матраца.

К обеду ее повели без всякой молитвы в трапезную. Это была просторная зала с высокими сводами и широкими окнами, в которые врывались пронзительный блеск моря и неровный шум волн, бьющихся о скалы. Двадцать старших послушниц сидели за двумя длинными столами. Все они были одеты в простые этаминовые рясы-балахоны и коротко подстрижены, хихикали и подталкивали друг друга в некотором волнении оттого, что им довелось вкушать свою казарменную похлебку за одним столом с бесноватой.

Мария Анхела сидела неподалеку от главной двери между двумя надзирательницами, не слишком обращавшими на нее внимание, и почти ничего не ела. На ней был такой же балахон, как на послушницах, и еще не просохшие шлепанцы. Во время еды ее никто не задевал, но потом некоторые из девиц окружили и стали разглядывать диковинные ожерелья. Одна из них дернула за оберег. Мария Анхела разъярилась. Кулаками растолкала обеих надзирательниц, пытавшихся ее усмирить, вскочила на стол и стала бегать из конца в конец, крича во всю глотку, как на пожаре, и разбивая вдребезги посуду, попадавшую под ноги; затем выскочила в окно и ворвалась во двор, повалила ульи, сломала загородки в стойлах и ограды загонов. Пчелы тучей взмыли в воздух; животные, ревя от страха, бросились в поля, а свиньи вторглись в монашеские кельи.

С тех пор, что бы ни случилось, все приписывалось козням Марии Анхелы. Некоторые послушницы официально заявили, что видели, как она летает на прозрачных крыльях, которые при этом тихо жужжат. Потребовались пара суток и дюжина рабов, чтобы загнать скот в стойла, пчел в ульи и привести хозяйство в порядок. Прошел слух, что свиньи заражены, что вода отравлена и рождает видения, что одна курица в испуге летала над крышей и скрылась где-то за морем. Но слухи заметно оживили монастырское бытие, и, несмотря на все страхи начальства и пережитый переполох, камера Марии Анхелы стала центром всеобщего нездорового интереса.

Всяческая жизнь в монастыре прекращалась с вечерней мессы в семь часов до мессы в шесть утра. Огни должны были гаснуть всюду, кроме отдельных элитных келий. Однако никогда монастырь не видывал таких вольностей и не переживал такое волнение, как в ту пору. По темным коридорам шныряли тени, слышался отрывистый и торопливый шепот. В самых, казалось бы, образцовых кельях играли в карты и в кости, попивали ликер и покуривали табачок, хотя курево было строго-настрого запрещено Хосефой Мирандой. Одержимая бесом девочка в стенах монастыря вызывала такое же острое любопытство, как падение неопознанного предмета на землю.

Даже самые ревностные монахини игнорировали отход ко сну и после сигнала собирались по двое или по трое и тайком бегали поговорить с Марией Анхелой. Поначалу она встречала их ощетинившись, но вскоре освоила метод обращения с ними, учитывая характер каждой посетительницы и время их свидания. Чаще всего клариски просили ее вызвать дух Дьявола, чтобы он выполнил их самые немыслимые желания. Мария Анхела вещала загробным голосом, имитировала голоса казненных на эшафоте или всяких сатанинских отродий, и очень многие ей верили, и услышанные откровения становились для них руководством к действию. Но однажды ночью несколько праведниц, обманувшихся в своих надеждах, нагрянули в камеру, отлупили Марию Анхелу за ложь и отобрали у нее священные ожерелья. Это была пиррова победа. По возвращении та, что затеяла налет, оступилась на темной лестнице и разбилась насмерть. Ее соучастницы потеряли покой и мучились до тех пор, пока сами не вернули ожерелья пострадавшей. Больше никто не