Попрощавшись с полицейскими, он пошел вместе с Матео Асисом через площадь.
– Ну все, – сказал он. – С писаниной покончено.
Усталости в его голосе было больше, чем удовлетворения.
– Поймали?
– Нет еще, – ответил алькальд. – Но я только что закончил последний обход и могу сказать, что сегодня впервые за все время не наклеили ни одного листка. Достаточно было припугнуть.
Когда они были уже у двери, Матео Асис прошел вперед, чтобы привязать собак. В кухне потягивалась и зевала прислуга. Алькальда встретил лай рвущихся с цепи собак, сменившийся через секунду мирными прыжками и сопением умолкнувших псов.
Когда появилась вдова Асис, они пили кофе, сидя на перилах галереи около кухни. Уже рассветало.
– Полуночник, – сказала вдова, – будет хорошим отцом семейства, но никогда не будет хорошим мужем.
Несмотря на шутку, лицо ее не могло скрыть следов мучительного и долгого бодрствования. Ответив на приветствие, алькальд подобрал автомат с пола и повесил его через плечо.
– Пейте сколько хотите кофе, лейтенант, – сказала вдова, – но ружей мне в дом не приносите.
– Наоборот, – улыбнулся Матео Асис, – тебе самой надо попросить у него ружье, чтобы ты могла пойти к мессе.
– Я и без этой палки могу себя защитить, – отозвалась вдова. – Божественное провидение с нами. Мы, Асисы, верили в бога еще тогда, когда на много лиг вокруг не было ни одного священника.
Алькальд встал и попрощался.
– Надо выспаться, – сказал он, – такая жизнь не для христиан.
Он пошел, лавируя между утками, курами и индюками, постепенно заполнявшими патио. Вдова погнала птиц прочь. Матео Асис пошел в спальню, принял ванну, переоделся и вышел седлать мула. Его братья уехали еще на рассвете.
Когда он снова появился в патио, вдова Асис возилась с клетками.
– Не забывай, – сказала она, – беречь свою шкуру одно, но допускать панибратство – совсем другое.
– Он зашел только выпить кофе, – стал оправдываться Матео Асис. – Мы шли и разговаривали, и я даже не заметил, как пришли к дому.
Стоя в конце галереи, он смотрел на мать, однако она, заговорив снова, к нему не повернулась. Казалось, что она обращается к птицам.
– Больше я говорить с тобой об этом не стану, – сказала она. – Не приводи ко мне в дом убийц.
Покончив с клетками, она посмотрела в упор на сына:
– А где, интересно, околачивался ты?
Этим утром дурные предзнаменования мерещились судье Аркадио в самых обычных и малозначительных событиях дня.
– Даже голова заболела, – сказал он, пытаясь описать жене овладевшее им беспокойство.
Утро было солнечное. Река впервые за несколько недель перестала казаться угрожающей и пахнуть невыделанными кожами. Судья Аркадио отправился в парикмахерскую.
Пол был до блеска натерт мастикой, а зеркала начищены свинцовыми белилами. Пока судья усаживался, парикмахер начал протирать их тряпкой.
– Понедельников не должно быть на свете, – сказал судья.
Парикмахер начал его стричь.
– Во всем виноваты воскресенья, – сострил он. – Не будь воскресений, не было бы и понедельников.
Судья Аркадио закрыл глаза. На этот раз, после двенадцатичасового сна, бурного акта любви и долгого пребывания в ванне, ему не в чем было упрекнуть воскресенье. Однако понедельник выдался тяжелый. Теперь, кода часы на башне кончили бить девять и слышно было только постукивание швейной машины в соседнем доме, судью Аркадио бросило в дрожь от нового предзнаменования – безмолвия улиц.
– Призрак какой-то, а не городок, – сказал он.
– Как вы хотели, чтобы было, так и стало, – отозвался парикмахер. – К этому часу по понедельникам меня всегда бывало пострижено не меньше пяти клиентов, а сегодня вы первый.
Судья Аркадио открыл глаза и бросил взгляд на отраженную в зеркале реку.
– «Вы»… – повторил он вслед за парикмахером и спросил: – А кто это «мы»?
– Вы, – неуверенно сказал парикмахер. – До вас наш городок был такой же дерьмовый, как остальные, а сейчас он стал хуже остальных.
– Ты говоришь мне это, – возразил судья, – только потому, что знаешь: я ко всем этим делам не имел никакого отношения. Осмелился бы ты, – без всякого раздражения спросил он, – сказать это же самое лейтенанту?
Парикмахер признал, что не осмелился бы.
– Вы не знаете, – сказал он, – что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют, и
