И тем не менее тогда, в тридцатые годы, Госуорт был личностью недюжинной и многообещающей. Неустанный зачинатель поэтических течений неоелизаветинской ориентации, враждебных Элиоту, и Одену, и прочим новаторам, он еще чуть не подростком общался и дружил со многими из самых выдающихся писателей этого десятилетия; писал о произведениях знаменитого авангардиста Уаиндхэма Льюиса и знаменитейшего Т. Лоуренса, он же Лоуренс Аравийский; удостоился литературных отличий и стал в свое время самым молодым действительным членом Royal Society of Literature;[32] был знаком со старым Йетсом и с умирающим Харди; пользовался покровительством Мейчена, а позже сам оказывал покровительство и ему, и знаменитому специалисту по психологии секса Хэвлоку Эллису, и всем трем братьям Пауайс, и знаменитому в те времена (а в наши – снова, в какой-то степени) автору романов и рассказов М. П. Шилу. На том мои открытия и кончились было, пока в одном словаре, специализировавшемся на литературе ужасов и на фантастике, я не обнаружил кое-чего еще. В 1947 году, после смерти своего наставника Шила, Госуорт сделался не только его душеприказчиком, но и унаследовал трон Королевства Редонда, крохотного островка Антильского архипелага; на этом островке сам Шил (уроженец соседнего островка Монтсеррат, гораздо больше Редонды) был – в возрасте пятнадцати лет – провозглашен королем и коронован на торжественном морском празднестве во исполнение воли предшествовавшего государя, отца его, местного проповедника-методиста, который к тому же был судовладельцем и приобрел остров Редонду в собственность за несколько лет до того, хоть и неизвестно в точности, у кого именно, поскольку в ту пору единственными обитателями Редонды были пеликаны, и все население острова составляли они да дюжина сборщиков пеликаньего помета, из коего производилось ценное удобрение (гуано). «Госуорт так и не смог вступить во владение своим королевством, поскольку британское правительство – с министерством колоний коего неустанно воевали как оба Шила, отец и сын, так и сам Госуорт, – заинтересовавшись алюминофосфатом, производившимся на острове, решило аннексировать его территорию, покуда Соединенные Штаты не успели сделать то же самое». Невзирая на эти обстоятельства, Госуорт подписал некоторые свои тексты «Иоанн I, король Редонды» (король в изгнании, надо полагать) и пожаловал титул герцога, а также присвоил звание адмирала ряду литераторов, которыми восхищался или с которыми дружил, и среди них мэтру Меичену (в данном случае просто подтвердил), Дилану Томасу (Duke of Gweno), Генри Миллеру (Duke of Thuana), Ребекке Уэст и Лоренсу Дарреллу (Duke of Cervantes Pequeca). Статья из этого словаря, не изложив все то, о чем я поведал выше и что выяснил уже после того, как ее прочел, заканчивалась такими словами: «Несмотря на широкий круг друзей, Госуорт превратился в человека, выпавшего из времени. Последние годы провел в Италии, затем вернулся в Лондон, где жил на подаяние, спал на скамьях в парках и умер, всеми забытый и без пенса в кармане, в больнице для бедных».

Чтобы человек, удостоенный литературных премий, чуть не ставший королем и с несомненным энтузиазмом и с юношеской гордостью надписавший в один прекрасный день 1932 года экземпляр «Backwaters», ныне являющийся моей законной собственностью, чтобы такой человек так кончил – вот что не могло не произвести на меня сильного впечатления, сильнее, чем история скрипача Моллинекса или богослова-паписта Мью, – при том, что подобная же участь постигла и других писателей, и других людей, до которых ему было далеко; и я поневоле спрашивал себя, что же произошло в промежутке между его ранним и лихорадочным приобщением к литературной и общественной жизни и этим финалом, смертью человека в нищенских лохмотьях, выпавшего из времени; что же с ним случилось – предположительно – за время жизни вне Англии и путешествий по всему свету; и ведь он всегда писал, всегда печатался, где бы ни очутился. Почему Тунис, Каир, Алжир, Калькутта, Италия? Только по причине войны? Только по причине какой-то темной истории, не оставившей следов в архивах дипломатической миссии? И почему после 1954 года – за шестнадцать лет до своей мелодраматической смерти – перестал печататься писатель, которому удавалось печататься в таких местах и в такие времена, что найти типографию было актом героическим, чуть не самоубийственным? Он два – как минимум – раза был женат; что сталось с этими женщинами? Почему в пятьдесят восемь лет эта развязка – эта смерть беспомощного старика, оксфордского нищего?

Супруги Алебастр, при всей своей безграничной, но осмотрительной умудренности, почти не смогли помочь мне в приобретении его книг и не знали о нем больше ничего; но зато знали, что в Нэшвилле (штат Теннесси) живет один субъект, который, на расстоянии в тысячи и тысячи километров отсюда, владеет всей информацией о Госуорте, какая только есть на свете. Этот субъект – которому я долго собирался написать, но все время откладывал из какой-то непонятной и не имеющей оправдания боязни, – когда в конце концов я все же написал, отослал меня к короткому эссе Лоуренса Даррелла о том, кто оказался человеком, приобщившим Даррелла к литературе и большим его другом в пору молодости; обитатель Нэшвилла передал мне также кое-какие дополнительные сведения: Госуорт был женат трижды, две жены, судя по всему, уже умерли; главной его проблемой был алкоголизм; его любимым занятием – это я прочитал с опаской, с невольным ужасом – были поиски и нездоровое собирательство книг. Нездоровое – так безапелляционно определил любимое занятие Госуорта субъект из Нэшвилла.

В очерке Даррелла Госуорт, или Армстронг, представлен как искушенный и даровитейший охотник за редкостными сокровищами, библиофил с изумительной зоркостью и библиограф с несравненной памятью: уже в период приобщения он начинал день с того, что приобретал за три пенса какое-нибудь редкое и ценное издание, выхваченное и опознанное его оком среди хлама, в коробках с уцененными книжками посреди Чаринг-Кросс, и тут же перепродавал его за несколько фунтов на расстоянии нескольких метров от места приобретения, в лавке Рота на Ковент-Гарден либо какому-нибудь другому сверхизощренному книготорговцу в лавке на Сесил-Корт. Кроме изысканных томов (многие из них он хранил как сокровище) он был обладателем подлинных рукописей и писем любимых или прославленных авторов, а также всяких предметов, принадлежавших некогда разным знаменитостям и приобретенных – неведомо на какие деньги – на аукционах, где он был завсегдатаем: ночной колпак Диккенса, перо, которым писал Теккерей, перстень леди Гамильтон, позже пепел самого Шила. Значительную часть своей энергии расходовал на попытки добиться от Royal Society of Literature и других организаций – изводя самых древних членов оных своей неотвязностью и злонамеренными сопоставлениями литературных качеств и денежных обстоятельств – пенсий и вспомоществований для старых писателей со скудными средствами или просто разорившихся, когда время успеха миновало: мэтры Мейчен и Шил были в числе тех, кого он облагодетельствовал. Но Даррелл рассказывает и о последней своей встрече с Госуортом – за шесть лет до того, как был написан очерк (он был написан в 1962 году, когда Госуорт, пятидесятилетний, был еще жив, и, стало быть, в момент встречи Госуорту было всего сорок четыре года; но странное дело – Даррелл, его ровесник, говорит о нем так, как говорят о тех, кто уже умер либо при смерти); встретились они на Шафтсберри-авеню, и Госуорт толкал перед собою детскую коляску. Коляску времен королевы Виктории, огромных размеров, отмечает Даррелл. При виде коляски Даррелл подумал, что сей эксцентричный представитель богемы, Писатель Правды, который в ту пору, когда сам Даррелл только-только приехал из Борнмута, потряс его своей начитанностью и познакомил с ночным Лондоном и Лондоном литературным, наконец-то сосредоточил свои помыслы на жизни, принял ее бремя («жизнь предъявила свои требования и к нему» – вот слова Даррелла в дословном переводе) и у него родились дети; по-видимому, три пары близнецов, судя по величине экипажа. Но, подойдя поближе, чтобы взглянуть на маленького Госуорта, или маленького Армстронга, или принца Редонды, которого надеялся там увидеть, обнаружил с облегчением, что содержимое коляски составляет всего лишь гора пустых пивных бутылок, каковые Госуорт намеревался сдать и, получив деньги, заменить такими же, но полными. Даррелл, Duke of Cervantes Pequeca, эскортировал короля-изгнанника, никогда не видевшего своего королевства; он присутствовал при загрузке коляски новыми бутылками и, распив вместе с Госуортом одну из них в честь Брауна,[33] или Марло, или еще какого-то классика, на день рождения которого пришлась встреча, Даррелл проводил взглядом своего монарха: тот удалялся спокойным шагом, пока не исчез в темноте, толкая перед собою алкогольную коляску, – возможно, теми же движениями, которыми теперь иногда я толкаю свою, когда над мадридским парком Ретиро сгущаются сумерки; но я-то везу в коляске своего мальчика – этого недавно родившегося мальчика, – которого еще не знаю и который должен пережить нас.

Впоследствии я видел одну фотографию Госуорта, которая более или менее – насколько можно судить – соответствует описанию его внешности,