Из коридора ударила суетливая автоматная очередь, едва не зацепив полковника, но Гуров вовремя ушел с линии огня. Вжался спиной в дверной косяк и поднял «штайр» на уровень груди.

– Бросай оружие! – зычным голосом крикнул он. – Уголовный розыск!

Похоже, сдаваться на милость представителя закона было для «братка» мыслью невыносимой, и, вместо того чтобы выполнить распоряжение Гурова, он ответил еще более длинной и остервенелой очередью.

– Два раза предупреждать не буду!

Гуров уже приготовился к броску. Звук шагов торопливо переместился влево, и полковник понял, что его противник принял решение ретироваться на лестничную площадку. Позволить ему это Гуров не мог. Он прыгнул в дверной проем, провел обманный финт, направленный на то, что он якобы собирается крутануться вперед, и всем корпусом ушел вправо. «Браток», парнишка с крупной тыквообразной головой и оскаленными, выступающими передними зубами, вновь надавил на спусковой крючок своего скорострельного оружия. Спиной, не рассчитав траекторию отступления, он ткнулся во встроенный шкаф с верхней одеждой. Гуров оказался в стороне от того места, куда ушли предназначенные ему пули, а новой возможности для открытия огня на поражение уже переместившему в его направлении «ствол» противнику полковник не дал. «Штайр» произнес свое веское слово. Пуля европейского стандарта, девять на девятнадцать, выскочила из «ствола» со скоростью четыреста метров в секунду, стремительно пересекла разделявшее Гурова и его враждебно настроенного оппонента пространство и вонзилась точно в переносицу отморозка. Тыквообразная голова резко качнулась, пистолет выпал из ослабевшей руки на паркетный пол, а вслед за ним повалилось и тело, скользнув вдоль полированного встроенного шкафа. В том, что парнишка был уже мертв, Гуров не сомневался.

– Я предлагал разрешить вопрос по-мирному, – вслух произнес полковник, пожимая плечами. – Но я терпеть не могу, когда в меня стреляют. Очень уж люблю я этот суетный мир со всеми его прелестями и недостатками. Парадоксально, но факт.

Гуров обернулся. Тела двух других визитеров лежали вповалку в проеме между прихожей и комнатой, накрывая один другого. Полковник достал свой мобильник, активизировал его и связался с Крячко:

– Стас! Как у тебя?

– Порядок, – бодро откликнулся соратник. – Клиент отдыхает в глубоком ауте. В машине он действительно был один. Наслаждался музыкой. Но меня воспринял не очень дружелюбно. Даже хотел попрактиковаться в стрельбе по живой мишени, роль которой выпала на мою грешную долю. Мне эта идея не шибко понравилась, и я его вырубил. Аккуратно…

– Он жив?

– Я же сказал – аккуратно, Лева. Конечно, он жив. Чего б ему умирать вздумалось? А как там у вас?

– Операцию завершили. Сейчас спустимся. Жди внизу.

Гуров мысленно прикинул результаты. Одного из группировки Станислав взял живым, одного Гурову пришлось отправить на небеса, и никакой суд ему уже не грозил. За исключением Страшного суда, разумеется. Полковник присел на корточки около парочки налетчиков, судьба которых ему еще была неизвестна. Верхним был сам Боксер. Именно его Гуров приласкал рукояткой по макушке. «Браток» находился в глубокой отключке, но, вне всяких сомнений, был жив. Об этом свидетельствовало наличие пульса на шее. Минуты через три должен очухаться. Гуров подвинул его в сторону и взглянул на второго. Здесь ситуация выглядела сложнее. Пуля, выпущенная из оружия Ружакова, угодила двухметровому амбалу точно в сердце.

– Кулак! – полковник повернул голову.

Используемый в качестве наживки уголовник лежал в прежней расслабленной позе лицом вверх.

– Что?

– Я же просил тебя никого не убивать.

– Не совсем так, полковник. Вы просили постараться никого не убивать, а это принципиально разные вещи.

– И поэтому ты вогнал ему пулю в самое сердце? Профессионально и точно? – Голос полковника звучал сердито и недовольно.

– Это была самооборона, – Ружаков вздохнул.

– Опять самооборона? А ты, оказывается, чертов упрямец, Кулак.

Ружаков вынул откуда-то сигарету и вставил ее в рот. Принял сидячее положение и подобрал под себя ноги.

– Послушайте, Лев Иванович, – от каждого произносимого им слова веяло могильным холодом. – Я не объявлял никому войны. Мне ее навязали. Не знаю, сумеете ли вы понять меня… Ведь, как ни крути, мы с вами живем по разным законам. Так уж получилось. Вы сами сказали об этом. Один раз я уже переступил черту, а назад пути не бывает. Жребий для меня брошен. Единожды…

– Дурак ты, Антон, – не дал ему закончить тирады Гуров и поймал себя на мысли, что он впервые за все время обратился к Ружакову по имени. – Дурак!

Он убрал «штайр» в наплечную кобуру:

– Ладно, вставай. Не на пикник приехал.

Кулак щелкнул зажигалкой, закурил и поднялся на ноги.

– Вы нашли ее? Или… Или этих козлов?

– Пока нет, Альберт Тимофеевич, но…

– «Но»! Опять я слышу это извечное «но». А между прочим, пошли уже вторые сутки. Вы допускаете мысль, кретины, что Оксаны в настоящий момент может просто не быть в живых?