Анри Мартэн писал в листовках то, что печаталось в газетах сторонников мира. Эти газеты выходят легально, но морские власти не пропускают их на корабли, в арсенал. Мартэн никогда не призывал к нарушению дисциплины, к беспорядкам. Эти листовки — голос патриота, который на своем опыте убедился в том, что война в далеком Индокитае не принесет добра Франции.
Если судить Мартэна только за листовки, дело может окончиться оправданием. Скамья подсудимых превратится в трибуну сторонников мира, противников «грязной войны».
Об Анри Мартэне уже говорят во Франции. О нем пишет «Юмамите». Оправдание сделает его популярнейшим человеком. Это опасно. Это увеличит влияние сторонников мира.
Надо осудить Мартэна, обязательно осудить.
Саботаж — вот настоящее обвинение, обвинение грозное.
Матросу, которого изобличат в том, что он подстрекал товарища испортить машину, сочувствовать не будут. Это оттолкнет от него даже многих из тех, кто считает войну в Индокитае преступной. Французские корабли можно было выводить из строя, когда немцы захватили Тулон. Это было актом мужественной борьбы против врага.
Но вредить военной мощи Франции теперь… Подвергать опасности жизнь французских моряков…
Да это же тяжкое преступление против родимы, господа! И преступник находится в рядах тех, кого называют борцами за мир. Не доверяйте им, господа!
Таков расчет реакции. Надо скомпрометировать Мартэна, а вместе с ним — движение сторонников мира.
ГОЛОС С ВОЛИ
Почудилось? Или ветер донес эти слова?
Анри стремительно встает, откладывает книгу.
Тихо, как только может быть тихо в каменном мешке.
Анри прислушивается. Нет, не почудилось, не почудилось ему. Это голос с воли, голоса с воли. Их много, они сливаются в едином возгласе. Совсем близко от тюремных стен люди скандируют:
— Оправдайте Мартэна! Оправдайте Мартэна!
Голоса не смолкают, не удаляются.
— Оправдайте Мартэна! Оправдайте Мартэна!
Анри бросается к окну и тогда только вспоминает, что оно заколочено. Значит, много людей собралось там, снаружи, если звуки доносятся до него. Люди не уходят. Они стоят возле ворот. Он словно видит их сквозь заколоченное тюремное окно. Это такие же простые люди, как те, к кому в последний раз обращался капитан Даньель, как те, кто работает с отцом. Они везде: в маленьком Розьере, в разрушенном гитлеровцами Руайяне, в огромном Париже, здесь, в Тулоне.
Проходят сутки в каменном мешке. Наутро раздается снова:
— Оправдайте Мартэна!
Анри не знает, что это голос Парижа. Велосипедисты, участвующие в гонке на приз газеты «Юманите», достигли Тулона. Каждый в городе может показать им камеру Мартына — вон та, где окошко забито досками.
Велосипедисты останавливаются на минуту возле тюремных ворот.
Как бодрят эти возгласы, несущиеся снаружи! Можно забыть о недомогании, которое с каждым днем дает себя чувствовать все сильнее и сильнее, о том, что только раз в сутки несколько минут он видит солнце.
— Оправдайте Мартэна!
Стоя в душной камере с заколоченным окном, он машет рукой невидимым друзьям. Значит, их у него становится все больше и больше.
В тюрьме остается твердым тот, кто чувствует себя правым, кто соблюдает дисциплину, установленную самим собой для себя.
Анри много читает. Он просит не присылать ему романов. Книги по истории лежат на его узком тюремном столике. Он, противник «грязной войны», читает книги об Индокитае. Теперь он легко отделяет ложь от правды. А лжи так много и не только в том, что говорило начальство, но даже в этих солидных на вид книгах.
Долгие десятилетия разбоя в Индокитае, зверств, истребления народа. Это колонизаторы называли своей «культурной миссией»! Они увековечили имя адмирала, который первым бросил якорь в водах Индокитая, — генерала, который первым обстрелял селения вьетнамцев.
Пожилой сержант, наемник Индокитайского банка, профессионал войны, служивший только из-за денег, признал, что вьетнамцы стоят гораздо выше, чем он. Наемники и их хозяева остались такими же, как были, а народ Вьетнама, трудолюбивый, гуманный, осознал себя силой, которую не сломить.
Теперь Анри стали особенно близки слова, которые читали в его листовке: «Ради ваших миллиардов вы жертвуете нашей юностью».
В августе он писал из тюрьмы:
«Теперь я знаю лучше, чем когда-либо, что означает свобода при капитализме».
И в августе же Морис Торез призывает сторонников мира вырвать из тюрьмы Анри Мартэна и Раймонду Дьен.
Начинается битва за жизнь Анри Мартэна.
СУД
«Оправдайте Мартэна!»
Этот возглас слышит заключенный, которого поместили в соседней камере. Это Хеймбюрже. Анри ни разу не встретился с ним в тюрьме.
Хеймбюрже мечется по душной камере. Окошко у него не заколочено. Он дотягивается до решетки. Вот они стоят возле тюрьмы — сотни французов, мужчины, женщины, молодые, старые. Кто-то поднял на руки ребенка и показывает ему… Что он показывает? Они приветствуют Мартэна. Он здесь. Им это известно.
Они узнают и, вероятно скоро, что Хеймбюрже оговорил человека, который стал им таким близким. Эта мысль невыносима. Нет сил слышать эти возгласы, видеть этих людей. Хеймбюрже колотит кулаками в дверь. Он требует чернил и бумаги.
— Дополнительное показание? — спрашивает начальник тюрьмы.
— Да, да, дополнительное показание! — шепчет Хеймбюрже.
Через полчаса, получив исписанный лист, начальник тюрьмы говорит сквозь зубы:
— Несчастный!.. — Он не без любопытства смотрит на взмокшего, тяжело дышащего, взъерошенного Хеймбюрже, который прислонился к стене.
— Смотри, — говорит начальник тюрьмы, — как бы тебе не заколотили окно.
— Все равно, все равно!.. — шепчет Хеймбюрже.
«Однако наделает же это им хлопот!» — думает начальник тюрьмы, унося бумагу.
Заявление Хеймбюрже переполошило военную прокуратуру.
«Я один виновен в саботаже, — пишет Хеймбюрже. — Мартэн ничего не знал об этом. Я солгал на следствии».
Власти уже ничего не могут предпринять. Приходится назначить день суда. Он начнется семнадцатого октября.
Тулон называют городом «красных помпонов». Красный помпон пришит к синему берету матроса с французского военного корабля. Красные помпоны мелькают на улицах Тулона, старинной базы французского флота. Здесь в 1942 году «красные помпоны» пустили ко дну французские боевые корабли,
