белобрысым парнишкой лет трех от роду. Станислав не спеша направился к ним.

– День добрый, – поздоровался Крячко. – Можно присесть?

– Садись, – довольно недружелюбно ответила одна из старушек, смуглолицая настолько, что казалась мулаткой. – Чай, скамейка-то не прихватизированная.

– Спасибо!..

Станислав просто излучал любезность и дружелюбие. И только он собрался начать разговор, как за него это сделала одна из старушек. Маленькая сморщенная женщина лет восьмидесяти на вид. У нее были ярко-рыжие волосы. И Крячко почему-то решил, что красила она их хной.

– Ну и что, гражданин милиционер, вы сегодня выспрашивать будете? – ехидно поинтересовалась рыжая. После этого вопроса молодая мама удивленно посмотрела на Станислава. – Про тех, кто мог в подъезд входить, уже интересовались. Теперь полюбопытствуете о тех, кто мог в окно влететь?

– Все правильно, – пробормотал Крячко себе под нос. – Нужно было это предвидеть...

В планы Станислава совсем не входило представляться старушкам в качестве сотрудника милиции. Он собирался сделать вид, что разыскивает старого знакомого. И затем, когда бабушки начнут перечислять соседей, а заодно и перемалывать им косточки, постараться легкими наводящими вопросами перевести разговор на вчерашнее убийство Горохова.

Однако его планам не суждено было исполниться. И Крячко рассердился на себя за то, что не предусмотрел такой очевидной мелочи, как возможность оказаться узнанным. Ведь вчера он довольно долго находился на виду всех окрестных жителей, когда расспрашивал толпу зевак, окруживших подъезд Горохова.

Прийти сюда сегодня и пытаться разыграть перед бдительными бабушками непричастного к этому делу человека было верхом глупости. Крячко злился на себя за эту промашку. Но еще больше его расстраивало то, что Гуров наверняка такой ошибки никогда бы не допустил!

Утешали Станислава только два факта. Во-первых, он все-таки не успел выполнить то, что задумывал. А во-вторых, его тактика поиска свидетеля была в принципе верна. Если старушки, видевшие Крячко вчера в течение всего нескольких минут, смогли запомнить его лицо, то наверняка смогут вспомнить, кто выходил из подъезда Горохова около двух часов. Именно в это время произошло убийство. Им просто нужно помочь вспомнить!

– Чего правильно-то?! – закричала в ответ на первую реплику Станислава третья старушка, толстая женщина лет шестидесяти семи. – Ходите тут. С жиру беситесь. Как кого побогаче убьют, так вас целый рой набежит. И рыщут все, и рыщут. А как дом где взорвут, так вас днем с огнем не найти!

– Правильно-правильно, Митрофановна, – поддержала ее смуглолицая. – Вон, у нас год назад в подъезде Витьку Печерина до смерти забили. Так пришли двое один раз, поговорили и пропали. А этих сволочей до сих пор не найдут никак.

– И искать не будут! – вступила в разговор рыжая. – Пошто им наш Витька? В Москве таких хоть пруд пруди. А Гороховых раз, два и обчелся. Не каждый у нас мильонами ворочает...

Старушки разошлись не на шутку. Начав со Станислава и московской милиции, они постепенно добрались до администрации округа и мэра города. Затем «народный гнев» обратил свой взор в сторону бывшего президента и докатился до нынешнего. Теперь оставалось только вывесить вокруг красные флаги и в конце августа объявить пролетарскую маевку.

Крячко слушал их, не перебивая. Он уже не раз сталкивался с подобной реакцией обывателей на сотрудников милиции. Раньше Станислава это злило. Затем он научился слушать подобную «критику» равнодушно. Так, как иногда, поддавшись на женские уговоры, приходилось смотреть бездарный и скучный спектакль в каком-нибудь новомодном театре. Но сегодня Станислава просто разбирал смех.

Крячко прикрывал ладонью рот, изо всех сил стараясь сдержать взрыв хохота, назревавший внутри. Гнев и изобличения старушек были столь серьезны, словно они действительно выступали с трибуны перед толпами разгневанного народа. И мимика и жестикуляция трех бабушек были настолько эмоциональны, будто от их речей сейчас зависела судьба всей России.

В принципе в словах старушек имелась изрядная доля истины. Станислав, по роду службы чаще других сталкивающийся с людскими проблемами и бедами, со многими их утверждениями не мог спорить. Грязь, равнодушие и безнаказанность действительно заполонили страну. Но таким ли способом можно избавиться от проблем?

Сколько раз в жизни эти бабушки, да и многие другие люди у себя на кухне, на лавочке у подъезда, в дешевой пивнушке за стаканом портвейна рассуждали о судьбах страны и искали способы решения проблем, не умея разобраться с собственными? Сколько раз ругали «проклятых спекулянтов» и правительство, потакающее ворам? А потом, на следующих выборах, голосовали за тех же самых людей, которым на кухне вменяли в вину все беды мира, начиная от собственных рваных башмаков?.. Не перечесть! Да и не надо.

Станислав не был ни ярым реваншистом, ни убежденным реформатором. Он просто жил как умел. И считал, что выкрикивание лозунгов в подобной обстановке просто говорит о глупости и бессилии этих людей. Причем бессилие это лишь следствие собственной лени. Никто не хочет встать со своего теплого места и пойти сделать хоть что-нибудь.

Поэтому и смешны сейчас были эти старушки, которые семьдесят лет голосовали только «за». Голосуют так по инерции и сейчас. Оттого и живут в нищете, страшно завидуя всем, у кого на кончике ножа масла чуть побольше, чем у них. И при каждом новом слушателе постоянно повторяют одно и то же шоу.

Крячко со своим смехом справиться смог. И единственным человеком, кто заметил эту его внутреннюю борьбу, оказалась молодая мама. Станислав поймал ее ироничный взгляд и вопросительно вскинул брови. Женщина едва заметно улыбнулась ему. Дескать, не обращайте внимания, они всегда такие. Крячко кивнул ей и, заметив, что «святая троица» стала выдыхаться, спросил:

– А хорошее-то что-нибудь в жизни есть?

Старушки дружно повернулись к нему, словно неожиданно вспомнив о его существовании. На лицах всех трех читалось столь откровенное изумление таким простым и невинным вопросом, что Станислав уже не мог не рассмеяться. Бабушки встретили его смех гробовым молчанием.

– Милые мои, я вас прекрасно понимаю, – все еще улыбаясь, проговорил Крячко. – Жизнь у вас, конечно, не сахар. Но и меня поймите тоже. Я человек подневольный. Куда пошлют, туда и иду. Причем просто сходить мало. Начальству нужно, чтоб от моей ходьбы еще и результат какой-нибудь был. Думаете, мне приятно общаться с ворами, убийцами и насильниками? Да и рожи крутых мне тоже порядком надоели...

– Тебе за это деньги платят, – пробормотала смуглолицая старушка. – Вот и отрабатывай.

– Что я и делаю, – тяжело вздохнул Станислав. – Вот уже битый час пытаюсь вам один-единственный вопрос задать. А вы и слово вставить не даете. Вас к Доренко в программу бы пригласить. Полстраны бы у телевизора померло. – «От смеха» Крячко не стал добавлять. Но молодая мама его и так поняла. И улыбнулась. Станислав почувствовал, что контакт налаживается.

– Да уж мы бы нашли, что сказать, – хмыкнула Митрофановна. – Ты-то чего хотел?

– Все то же, что и вчера... – начал было Крячко, но рыжая его перебила.

– Ну да! Он вчерась еще не всех опросил, – всплеснула руками она. – Вон, с Танькой еще забыл побеседовать! Сколько же тебе говорить, что по этому подъезду столько людей посторонних всегда шастает, что за всеми и уследить нельзя. Мы же не вахтерши в общежитии!

– А что вы хотели узнать? – вежливо поинтересовалась молодая мама, которую рыжая назвала Татьяной.

– А чего ему еще надо? – мрачно встряла в разговор смуглолицая и ответила Татьяне вместо Крячко: – Все спрашивает, не видали ли мы вчера утром кого подозрительного у вашего подъезда. Ты же с покойным Гороховым в одном подъезде живешь?

– Да, на том же этаже, – ответила Татьяна.

– А где вы вчера вечером были? – тут же поинтересовался Станислав. – Я к вам в дверь часа в четыре звонил.

– Мы с Алешкой на прививку ходили. – Татьяна кивнула головой в сторону парнишки, спокойно ковыряющегося в песке. – Потом к маме зашли. Домой только около девяти вернулись. Тогда и я узнала, что Федора Михайловича убили. А что вас конкретно интересует?