– Это и есть то, что вам нужно? – поинтересовался Стриженов.

– Да, – ответил Гуров. – Но вас, капитан, это совершенно не касается. Можете идти выполнять дальше свои обязанности.

– Слушаюсь, – слегка обиделся Стриженов и, козырнув, направился к выходу из автоматической камеры хранения.

– Ну и что ты по этому поводу думаешь? – спросил Орлов, откладывая в сторону мелко исписанный лист бумаги и выключая магнитофон.

– Дерьмо собачье! – выругался Гуров...

После изъятия спортивной сумки Левицкого с компроматом на Воронцова все трое сыщиков направились в главк, прямо в кабинет к генералу, и вместе принялись изучать полученный материал.

В конверте, обнаруженном на дне сумки, оказалось признание некоего Вагиза Деметрадзе в подкупе Воронцова. А на кассете это признание было еще и озвучено.

В середине семидесятых годов тогда еще молодой Воронцов работал реквизитором в Большом театре. Он только начинал свою карьеру и безумно радовался тому, что удалось попасть в такое престижное место.

Воронцов пришел в Большой театр в конце сезона, и его появление совпало с начинающимися гастролями за рубежом. Коллектив театра отправлялся из Москвы сначала в Берлин, затем в Прагу. После чего начинал гастрольный тур по странам Западной Европы.

Именно тогда Воронцова и нашел Вагиз Деметрадзе. Грузин зарабатывал на сладкую жизнь всевозможной контрабандой, привозил в СССР модные вещи, аудиотехнику, виниловые пластинки популярных западных музыкантов и прочую ерунду, пользующуюся огромным спросом на черном рынке. А из СССР Деметрадзе вез на Запад всевозможные предметы старины и художественные ценности.

Как и почему именно на Воронцова вышел грузин для вывоза очередной партии контрабанды, в признании не говорилось. Но, как бы то ни было, Деметрадзе предложил молодому реквизитору взять с собой вместе с театральными декорациями партию старинных икон, пользующихся хорошим спросом за границей.

Сначала Воронцов отказывался и колебался, но Деметрадзе признавался, что был уверен в положительном итоге переговоров. И, по его словам, за немалое по тем временам вознаграждение в пять тысяч рублей Воронцов взялся вывезти контрабанду из страны. С одним условием – Деметрадзе должен был без его помощи поместить иконы в вывозимый из страны реквизит. Грузин согласился, но вся операция провалилась.

Деметрадзе не знал, что к тому времени уже попал под пристальное внимание органов безопасности. Грузина взяли с поличным, когда он с сообщником пытался спрятать иконы среди театрального реквизита. А вместе с ним арестовали и Воронцова, заподозрив обоих в преступном сговоре. Планируемым гастролям это помешать не могло, а вот молодой реквизитор остался в СССР и оказался под следствием.

Его вину доказать не удалось, поскольку Деметрадзе решил выгородить Воронцова. Грузин признался в попытке провоза контрабанды через границу и сказал, что к Воронцову приходил только затем, чтобы украсть у него ключи и сделать с них слепок. А поскольку молодой реквизитор Большого театра, пытаясь оправдаться, дал показания, схожие с признанием Деметрадзе, то в суде он фигурировал только в качестве свидетеля.

Грузин спас Воронцова от тюрьмы отнюдь не из альтруистических побуждений, поскольку не планировал «париться на нарах» вечно. После своего освобождения он собирался надавить на Воронцова, используя расписку о получении пяти тысяч рублей, которую взял с реквизитора перед самым началом операции. Грузин не хотел расставаться с прибыльным контрабандным бизнесом и собирался после освобождения вновь принудить Воронцова к сотрудничеству.

Вот и все, что было в сумке у Левицкого, – признание Деметрадзе, расписка Воронцова о получении от грузина пяти тысяч рублей и аудиокассета. Как это попало в руки художественного руководителя театра и для чего Деметрадзе вообще сделал такое признание, оставалось тайной. Ответить на эти вопросы было некому. Поскольку и Левицкий и Деметрадзе были мертвы. Первого застрелили, а второй умер от рака легких почти сразу же после освобождения из тюрьмы. Видимо, именно поэтому и не успел осуществить свои планы.

Зато его признанию нашел применение Левицкий. Он каким-то образом заполучил признание в свои руки и стал использовать его для шантажа Воронцова. Вот только...

– Действительно, дерьмо! – согласился с Гуровым генерал. – И воняет от него так, что хоть святых выноси.

– Ну вы даете! – возмутился Крячко, перебивая Орлова. – У вас на руках признание контрабандиста, изобличающее Воронцова. Есть факты шантажа со стороны Левицкого. Чем не мотив для убийства? Что вам еще не нравится?

– Многое, Стас. – Гуров поднялся со своего места и принялся расхаживать по комнате. Орлов застонал и закрыл глаза. – И начнем с конца. С «фактов шантажа», как ты выразился.

Крячко удивленно посмотрел на него, а Гуров попытался объяснить свою точку зрения. Причем понимал, что из-за того, что под подозрением находится Мария, его слова будут звучать несколько странно. Но он хотел не выгородить ее любыми способами, а оправдать. Именно поэтому и старался быть объективным.

В сущности, документы, изобличающие Воронцова в преступном сговоре с целью вывоза из страны контрабанды, ничего следствию не давали. Мало того, они казались Гурову, да и Орлову тоже, очень подозрительными.

Настораживало в первую очередь то, что, помимо рукописного разоблачения Воронцова, существовала еще и аудиозапись этого документа. Причем даже непрофессионалу было очевидно, что Деметрадзе не рассказывал историю в микрофон, а именно читал ее по бумажке.

Это наводило на мысль, что признание было получено под давлением и, как следствие, подвергало сомнению те цели, ради которых, по словам Деметрадзе, он и создавал этот компромат. К тому же грузин был мертв и не мог ни опровергнуть, ни подтвердить свое признание. Расписка, выданная ему Воронцовым, также теряла свой смысл. Да, в ней действительно была указана сумма в пять тысяч рублей. Но не было написано, от кого именно и для каких целей эти деньги были получены Воронцовым.

Но не это было главным. Даже если подлинность признания Деметрадзе и участие Воронцова в незаконной сделке удастся доказать, то это все равно не будет прямой уликой в деле по убийству Левицкого. В данный момент против Воронцова не было ничего.

Конечно, то, что директор театра находился на втором этаже в то время, когда раздался выстрел, вызывало определенные подозрения. Как, впрочем, и слухи о том, что Левицкий шантажировал Воронцова. Но украденное у него оружие, пальчики Марии на пистолете и ящике стола в кабинете директора вместе с показаниями свидетелей о том, что худрук непосредственно перед смертью вызвал ее к себе в кабинет, перевешивают все остальное.

– В общем, попали мы. На ровном месте и мордой об асфальт, – закончил Гуров свои объяснения. – С чего начали, к тому и вернулись. Против Воронцова у нас ничего нет, кроме обвинения в халатности. Более того, я считаю, что и его могли подставить. В качестве дополнительной страховки.

– Ты о звонке жены? – поинтересовался Орлов, не открывая глаз. Он все еще слышал шаги Гурова по кабинету и не рискнул подвергнуть испытанию свой вестибулярный аппарат.

– Именно, – подтвердил сыщик, не обращая внимания на то, что генерал на него не смотрит. – Преступник мог подстраховаться и сильнее запутать следствие этим звонком. Бельцев говорил, что ему показалось, будто звонит жена Воронцова. Он не утверждает, что к телефону директора попросила именно она. То есть звонить могла и другая женщина. И при этом совсем не обязательно, что она является соучастницей преступления. Убийца мог попросить сделать этот звонок кого-нибудь из своих знакомых под любым предлогом.

– А что, если Бельцев врет и звонка никакого не было? – впервые вступил в разговор Веселов.

– Может быть. Но маловероятно, – ответил сыщик. – Для этого заму нужно было либо самому стать убийцей, либо сговориться с преступником. Первое невозможно потому, что его видели спускавшимся вниз