— Может статься, гонец уведомит меня завтра или послезавтра. На войне связь работает весьма ненадежно, ты же знаешь.

— Может статься, но это не меняет сути.

— А какова причина?

— Он говорит, что они имеют перед нами численное преимущество три к одному.

— Это веская причина.

— Поэтому я должен оставить друга с неприкрытой задницей?

— У тебя нет выбора, Лептин. Мы прежде всего полководцы сиракузской армии и лишь потом друзья. А Дионисий наш верховный главнокомандующий.

— В Братстве мы привыкли всегда прикрывать друг другу спину, поддерживать друг друга по-всякому. В детстве, когда на одного из нас нападали мальчишки из другой банды, мы бежали на помощь ему, не боясь, что нам набьют морду. Таково всегда было наше правило, и я его не забыл.

Битон отхлебнул немного вина, поставил кубок на стол и откинулся на спинку стула.

— Сейчас иные времена, друг мой, — вздохнул он. — Иные времена… Мы прошли долгий путь. Находясь рядом с Дионисием, мы многое имели: красивых женщин, красивые дома, красивую одежду, изысканную еду, власть, почет… А теперь он просит от нас внести свой вклад в удачный исход войны, и мы обязаны подчиниться. Он прав. Если ты останешься здесь, тебя разобьют. Ты должен спасти флот, сохранить его для другого, более благоприятного случая. Это справедливо. Ведь мы воины, Геракл свидетель!

— Но почему этот ублюдок не велел мне забрать с собой и тебя тоже?

— Потому что завоевание этого островка стоило нам больших денег и большой крови, и если мы оставим его без боя, это будет выглядеть как проявление полного бессилия. Дионисий не может себе этого позволить. Мотия падет, но после героического сопротивления. Нас победят ее жители — нас, кто их разгромил. Ты не веришь?

Лептину не удавалось выдавить из себя ни слова, он лишь кусал губы.

— А теперь уходи, уже светает. И скорее уводи отсюда флот. Чем раньше, тем лучше.

Лептин мешкал и никак не мог решиться на отъезд.

— Проваливай отсюда, наварх, — подгонял его Битон, — и дай мне поспать еще хоть пару часов, у меня завтра много дел.

Лептин встал.

— Удачи, — сказал он. И вышел.

Гимилькон прибыл к Мотии через неделю со ста пятьюдесятью боевыми кораблями и тридцатью тысячами воинов. У Битона было лишь двенадцать кораблей и две тысячи человек. Его разгромили после отчаянного сопротивления. Тело его посадили на кол на дамбе.

У Дионисия, рисковавшего попасть в окружение, оставался лишь один выход: отступить. Через две недели он добрался до Сиракуз. Флот стоял на якоре в Большом порту. Лептин, находившийся там уже довольно долго, оставался на борту «Бувариды».

Наконец Дионисий категорическим приказом вызвал его в крепость Ортигии.

— Говорят, в мое отсутствие ты навещал Аристомаху. Это правда?

— Если ты для этого вытащил меня, то я и сына твоего навещал.

— Это правда?

— Да, — признал Лептин. — Ты мне не доверяешь?

— Я никому не доверяю.

— Ах вот как? А Битону? Ему ты тоже не доверял? А он остался в той вонючей дыре и сдох, охраняя там твои завоевания. Его посадили на кол, ты знаешь? Его оставили там гнить, пока вороны и чайки не общипали его мясо до самых костей. Даже ему ты не доверял? Отвечай, ради Геракла! Отвечай, проклятие!

— Не смей больше подходить к моим женам в мое отсутствие.

— Больше тебе нечего мне сказать?

Дионисий проигнорировал его вопрос и продолжил:

— Гимилькон отплыл из Панорма прямо на восток, к Мессине. Мне кажется, он хочет перебраться через пролив и атаковать нас с севера. Бери флот и веди его к Катании. Держись подальше от берега и не поддавайся на провокации. Нападешь только по моему приказу.

Лептин встал и направился к выходу.

— Я построил для тебя еще десять пентер.

Лептин остановился и замер на мгновение, не оборачиваясь, потом открыл дверь и вышел.

Дионисий закрыл лицо руками и сидел так один, молча, посреди огромной комнаты.

В порту Лептин встретил Филиста. Тот провожал делегацию иностранных гостей, отплывавших на родину. Наварх едва поприветствовал друга кивком головы.

— Куда ты так спешишь? — окликнул его Филист.

— Оставь меня в покое, — ответил Лептин.

— Если ты затаил на меня зло, говори.

— Не на тебя. На этого ублюдка, моего брата. Ты создал чудовище.

— Ну, уж тогда «мы создали». Мы все помогли Дионисию получить власть. Однако не думаю, что ты захочешь порассуждать о пагубном влиянии власти на человека.

— Нет, я есть хочу. Он даже не пригласил меня поужинать.

— Я тебя приглашаю.

Лептин мгновение колебался.

— Ты сказал ему, что я виделся с Аристомахой?

— Да, — ответил Филист.

— И вот так мне об этом сообщаешь?

— Ты задал мне вопрос. Я ответил.

— А зачем ты ему об этом сказал?

— Потому что, если бы он узнал об этом от других, было бы хуже.

— Я бы сам ему сказал.

— Сомневаюсь. У тебя на лице отображается такое смущение, когда ты произносишь ее имя.

— Я больше не хочу об этом говорить.

— А на ужин хочешь прийти?

— Если ты больше не станешь задавать мне подобных вопросов.

— Хорошо.

Они отправились в дом Филиста, рабы принесли им воды, чтобы умыться, и молодого вина. Ужин подали на балконе: погода стояла еще довольно теплая, несмотря на глубокую осень.

— С каждым днем он становится все хуже, — промолвил Лептин в какой-то момент.

— Мне так не кажется, — ответил Филист.

— Не кажется? Что ты такое говоришь? Он оставил Битона одного в Мотии, не имея к тому никаких причин. Наши жизни для него больше ничего не стоят, он дорожит только своей властью. А что до Аристомахи…

— Ты же сказал, что не хочешь ее обсуждать…

— Я передумал. Что до Аристомахи… Я нахожу, что жениться на двух женщинах одновременно — это исключительная самонадеянность, их обеих унижающая, огорчающая и…

— Не знал, что ты такой нежный и чувствительный, однако мне жаль разочаровывать тебя, но я так не считаю, — возразил Филист. — Дионисий очень привлекательный мужчина, он силен как бык, он — один из самых могущественных людей в мире. Женщины падки на такие вещи, поверь мне. Если хочешь моего совета…

— Не хочу.

— Я все равно тебе его дам. Послушай меня. Женщины скучают в гинекее, в затворничестве, и то, что происходит, — нормально. Представь себе, что тебя заперли в четырех стенах на большую часть жизни… Так что они инстинктивно ищут развлечений, а в разговорах преувеличивают свои впечатления, чувства, проблемы, раздувая их до невероятных размеров. В действительности же за всем этим обычно скрываются