– Хотелось бы заинтриговать вас, – чуть виновато признался он. – Придумать нечто такое, что заставило бы вас думать обо мне иначе, чем обо всех прочих неисправимых романтиках, которым так непросто приспособиться к современному образу жизни. Но ничего не вышло. Решения так и не пришло на ум. Что еще можно воспевать в поэмах? Конечно, любовь, женщин… Что может быть прекраснее и совершеннее, чем… Хотите, я напишу что-нибудь для вас? – неожиданно предложил он.

– Для меня? – Она растерялась, но в глазах все-таки метнулись озорные искорки. – Зачем?

– Просто так, – спокойно ответил он, повернул голову, вроде бы для того, чтобы оглянуться назад, и вдохнул аромат ее волос. Людмила заметила это. Не могла не заметить. И он добивался этого. Она рефлекторно отстранилась, и он тут же потупил взор. – Для души. Красота, знаете ли, вещь ужасно суровая и обидчивая.

– Как это?

– Она никогда не прощает, если ее игнорируют. Она требует, чтобы ее воспевали, уделяли ей должное внимание. Жутко избалованная особа, скажу я вам.

Он замолчал. В его планы не входило развивать эту тему дальше. Во всяком случае, не сейчас. Ни в коем случае не следует с ходу перегружать ее. Пусть осмыслит уже сказанное. Зерно упало на благодатную почву, он в этом не сомневался. И теперь оставалось ждать, когда почва его примет, почувствует частичкой себя и зерно начнет давать всходы.

Но Людмиле этого минимума, видимо, оказалось недостаточно. Поначалу она тоже погрузилась в молчание и не проронила ни единого слова до тех пор, пока они не достигли респектабельной двухэтажной кофейни на углу Давыдова и Знаменской. Он распахнул дверь, галантно пропуская девушку вперед. Она не стала долго мучиться выбором и села за ближайший столик. Он расположился рядом. Рука случайно коснулась ее обнаженного колена, но он тут же вскинул ее, привлекая внимание официантки. Краем глаза он заметил, что Людмила смотрит на него. Не открыто и прямо, а, напротив, как-то даже воровато, но с неподдельным интересом. Будто стремится отвести в сторону намагниченный взгляд, но никак не может.

Подошла официантка.

– Два кофе, пожалуйста, – сказал он, посылая круглолицей брюнетке одну из самых очаровательных своих улыбок. Ровные белые зубы блеснули в свете стоящего слева торшера. – Самого лучшего, на ваше усмотрение. Уверен, что в этом вопросе мы вряд ли сумеем с вами поспорить. Вы не против, Людочка?

Он повернулся к ней с той же улыбкой и уловил в ее глазах то, что и требовалось. Его спутнице пришлось не по душе столь обходительное отношение к официантке. Но она старательно скрывала это. Очень старательно, и любой другой на его месте мог бы этого и не заметить. Любой, но не он. Женщины были для него книгами, которые он все уже прочел от корки до корки, и не один раз.

– Нет, не возражаю.

– Хотите пирожное? – предложил он.

Теперь баланс был нарушен в другую сторону. Сверкающая улыбка, лучистые ясные глаза… Взгляд, полный теплоты и живого участия, был предназначен только ей. Ее густые ресницы взметнулись вверх. Реванш над официанткой был взят достаточно быстро.

– Да, если можно.

– Отчего же нельзя? – Он лениво откинулся на спинку стула. – Вам можно все, Люда. Тем более учитывая те неприятности, которые вам пришлось пережить, – и он вновь обратился: – Будьте добры, принесите нам пирожное.

– Одно?

– Да. Но непременно самое вкусное и самое воздушное.

Официантка удалилась выполнять заказ. Они снова остались вдвоем. Он ждал от нее вопроса. Одного- единственного вопроса, который должен был решить сейчас если не все, то, во всяком случае, многое. А вопрос неминуемо прозвучит. На настоящий момент он сделал для этого все и видел, что этот вопрос уже затаился в уголках ее глубоких бездонных глаз, буквально повис на кончике языка.

Он вынул из бокового кармана брюк сигареты и зажигалку, положил все это на стол, придвинул к себе пепельницу. На Людмилу он уже не смотрел, погрузившись в задумчиво-меланхолическое состояние.

Она молчала. Он ждал.

– Михаил. – Оборона противника дрогнула.

– Да?

– Скажите, а вы действительно считаете меня красивой?

Уязвимое место. Неуверенность в собственных силах. Рябышкин, ее кавалер, был серой, посредственной личностью, и в том, что он находил Людмилу очаровательной особой, не было ничего такого сверхъестественного. Ее это не удивляло. И совсем иное дело, когда ей отвешивал комплимент такой мужчина, как Михаил. Крепкий, хорошо, по-спортивному сложенный, подтянутый, с уникальными броскими чертами лица. Уж он-то наверняка знает, что такое красивые женщины. Людмила могла бы поклясться, что у него таких, как она, и даже лучше было немало. Но в то же время он, безусловно, оставался джентльменом.

Он изобразил на лице сначала неподдельное изумление, а затем просто и непринужденно рассмеялся. Иронично покачал головой.

– Вы уже вторично пытаетесь усомниться в этом, – сказал он, касаясь кончиками пальцев ее острого локотка. – Почему? Разве вы никогда не смотритесь в зеркало, Люда? Или у вас какое-то иное представление о женском совершенстве, идущее вразрез со всеми мировыми стандартами?

– Вы просто льстите мне, и все, – жеманно произнесла она.

– Я не умею льстить, – парировал он. – Во многом это мешает мне жить и почти всегда негативно сказывается на работе. А стихи я вам все-таки напишу. Я поступил бы несправедливо, не сделав этого. Не возражаете?