— Ты так думаешь? Каких непочтительных детей я воспитал! — Он смотрит в бумаги, затем поднимает голову. — Иногда она по девять дней ничего не ест. Иногда падает на землю. Хм, неудивительно. Склонна к судорогам и трансам. Бедняжка. С ней беседовал милорд кардинал, но… — перебирает бумаги, — здесь никаких записей. Интересно, что между ними произошло. Вероятно, кардинал уговаривал ее поесть, а она отказывалась. Теперь… — читает, — … она в монастыре в Кентербери. У разрушенной часовни починили крышу, и деньги текут туда рекой. Происходят исцеления. Хромые ходят, слепые прозревают. Свечи зажигаются сами собой. Паломники валят валом. Откуда у меня чувство, будто я уже слышал эту историю? Блаженная окружена толпой священников и монахов, которые обращают взор людей к небу, а сами тем временем облегчают их кошельки. Естественно допустить, что те же священники и монахи поручили ей высказываться по поводу королевского брака.
— Томас Мор тоже к ней ездил, не только Фишер.
— Да, я помню. И… глянь-ка!.. она получила от Марии Магдалины письмо с золотыми буквицами.
— И смогла его прочесть?
— Выходит, что да. — Он понимает глаза. — Как ты думаешь? Король готов терпеть поношения, если они исходят от святой девственницы. Видать, привык. От Анны его величество слышит и не такое.
— Возможно, он боится.
Рейф бывал с ним при дворе и понимает Генриха лучше многих, знающих короля целую жизнь.
— О да. Он верит в простых девушек, которые беседуют со святыми. И склонен верить в пророчества, тогда как я… Знаешь, я думаю, какое-то время мы не будем ее трогать. Посмотрим, кто к ней ездит. Кто делает пожертвования. Некоторые знатные дамы посещают блаженную — хотят узнать свое будущее и отмолить матерей из чистилища.
— Миледи Эксетер, — говорит Рейф.
Генри Куртенэ, маркиз Эксетерский — внук старого короля Эдуарда и, таким образом, ближайший родственник Генриха. Очевидная кандидатура для императора, если тот когда-нибудь высадится с войсками, чтобы сбросить Генриха и посадить на престол кого-то другого.
— На месте Эксетера я бы не позволял своей жене увиваться вокруг полоумной монашенки, укрепляющей ее фантазии, будто со временем она сделается королевой. — Он начинает складывать бумаги. — А еще эта девица уверяет, что может воскрешать мертвых.
На похоронах Джона Петита, пока женщины остаются наверху, с Люси, Кромвель проводит внизу импровизированное собрание, чтобы поговорить с купцами о беспорядках в городе. Антонио Бонвизи, друг Мора, говорит, что пойдет домой.
— Да благословит вас Святая Троица и да дарует вам процветание, — произносит Бонвизи, направляясь к дверям вместе с плавучим островком холода, вызванного его неожиданным приходом. На пороге останавливается. — Если надо будет помочь мистрис Петит, я с большой охотой…
— Нет нужды. Она вполне обеспечена.
— Но позволит ли ей гильдия продолжать мужнино дело?
— С этим я разберусь, — обрывает Кромвель.
Бонвизи кивает и выходит.
— И как он посмел сюда заявиться! — У Джона Парнелла из гильдии суконщиков давние счеты с Мором. — Мастер Кромвель, то, что вы взяли заботы на себя, означает ли это… собираетесь ли вы поговорить с Люси?
— Я? Нет.
Хемфри Монмаут говорит:
— Может, сперва собрание, а сватовство потом? Мы обеспокоены, мастер Кромвель, как, наверное, ивы, и король… Мы все… — обводит взглядом собравшихся, — полагаю, теперь, когда Бонвизи ушел, здесь остались лишь те, кто сочувствует делу, за которое пострадал наш покойный друг Петит, однако наша обязанность — сохранять мир, отмежеваться от кощунников…
В прошлое воскресенье водном из городских приходов, в самый торжественный момент мессы, при возношении святых даров, когда священник возгласил:
Он прикрывает рот рукой.
— Если собачке потребуется защита в суде, вы знаете, где меня найти.
— Мастер Кромвель, — говорит ворчливый старшина гильдии скорняков, — вы нас собрали, подайте же нам пример серьезности.
— На улицах распевают баллады о леди Анне, — говорит Монмаут, — слова которых я не могу повторить в этом обществе. Слуги Томаса Болейна жалуются, что их обзывают и забрасывают навозом. Хозяевам следует приглядывать за своими подмастерьями и доносить, когда те ведут себя ненадлежащим образом.
— Кому?
Кромвель говорит:
— Ну, например, мне.
В Остин-фрайарз он застает Джоанну — она нашла предлог, чтобы не уезжать в Степни: простыла.
— Спроси, что я знаю, — говорит Кромвель.
Она честно трет пальцем кончик носа.
— Попробую угадать. Ты знаешь, сколько денег у короля в казне с точностью до шиллинга.
— До фартинга. Нет, другое. Спроси меня, любезная сестрица.
Она делает еще несколько неудачных попыток, и наконец он говорит:
— Джон Парнелл женится на Люси.
— Что? Ведь Джон Петит еще не остыл в могиле. — Она отводит взгляд, перебарывая чувства. — А вы, сектанты, как я погляжу, держитесь вместе. У Парнелла в доме тоже попахивает ересью. Я слышала, его слуга — в тюрьме епископа Стоксли.
Ричард Кромвель заглядывает в дверь.
— Хозяин. Тауэр. Кирпичи. Пять шиллингов за тысячу.
— Нет.
— Хорошо.
— Казалось бы, Люси могла найти человека, с которым ей жилось бы спокойно.
Он идет к двери.
— Ричард, постой! — Оборачивается к Джоанне. — Думаю, она таких просто не знает.
— Сэр?
— Сбей цену на шесть пенсов и проверь каждую партию. Отбери по нескольку кирпичей и прояви к ним повышенный интерес.
Джоанна, из комнаты: — И вообще, ты поступил умно.
— Например, измерь их… Джоанна, ты вправду думала, что я могу жениться по оплошности? Сгоряча?
— Простите? — говорит Ричард.
— Если ты начнешь измерять кирпичи, продавец испугается, и ты по его лицу увидишь, собирался ли он тебя надуть.
— Наверняка ты кого-нибудь себе присмотрел. Какую-нибудь знатную даму. Король дал тебе новую должность…
— Да, в отделении пошлин канцлерского суда… Я бы не сказал, что это прямая дорожка к амурной истории.
Ричард, стуча каблуками, сбегает по лестнице.
