пышущий здоровьем.
— И что же я не в силах изменить?
— Расстояния, расположение гаваней, топографию, людей. Зимние дожди и распутицу. Когда предки вашего величества воевали во Франции, целые провинции на континенте принадлежали Англии. Оттуда мы получали припасы и провизию. Теперь, когда у нас только Кале, сможем ли мы прокормить армию?
Король смотрит сквозь окно на сероватое утро, закусывает губу. Закипает от еле сдерживаемой ярости? Генрих поворачивается, он улыбается.
— Я знаю, — говорит он. — Значит, в следующий раз, когда мы вторгнемся во Францию, нам понадобится побережье.
Ну разумеется. Захватим Нормандию. Или Бретань. Неужели он ждал чего-то другого?
— Сильная позиция. Я не вижу в ваших словах злого умысла. У вас ведь нет опыта в политике и военных кампаниях?
Он качает головой.
— Ни малейшего.
— В той речи, в парламенте, вы заявили, что в стране есть миллион фунтов золотом.
— Я округлил.
— А как вы рассчитали?
— Меня учили флорентийские банкиры. И венецианские.
Король внимательно смотрит на него.
— Говард утверждает, что вы были простым солдатом.
— И солдатом тоже.
— Кем еще?
— А кем бы хотелось вашему величеству?
Генрих смотрит на него в упор, что бывает редко. Он встречает королевский взгляд прямо, как привык.
— Мастер Кромвель, у вас дурная репутация.
Он склоняет голову.
— Вы не защищаетесь?
— Ваше величество способны разобраться сами.
— Способен. И разберусь.
Стража в дверях отводит пики. В комнату бочком просачиваются придворные, кланяются королю. Их оттесняет Суффолк. Чарльзу Брэндону явно не по себе в тяжелых охотничьих одеждах.
— Готовы? — спрашивает он короля. — А, Кромвель. — Герцог ухмыляется. — Как поживает ваш рыхлый сановный толстячок?
Король вспыхивает. Брэндону и дела нет.
— Рассказывают, — хмыкает он, — что однажды, завидев с холма живописную долину с ладной церквушкой и ухоженными землями вокруг, кардинал спросил слугу, Робин, кто этим владеет? Хочу получать доход от этого места! Уже получаете, милорд, ответил слуга.
История успеха не имеет, и герцог смеется в одиночку.
— Этот анекдот рассказывают по всей Италии, — замечает Томас. — То об одном кардинале, то о другом.
Брэндон мрачнеет.
— Что, именно эту?
Король ловит его взгляд, улыбается.
Направляясь к выходу, он проходит мимо придворных и натыкается — на кого бы вы думали? На королевского секретаря!
— Доброе утро, доброе утро, — говорит Томас. Не в его привычке повторять по два раза, но сейчас ситуация к этому обязывает.
Гардинер трет большие посиневшие ладони.
— Замерзли? — спрашивает он.
— Как прошло, Кромвель? Хорошо вам влетело?
— Вовсе нет, — отвечает он. — Кстати, у него Суффолк, придется подождать. — Проходит вперед, оборачивается. Тупо, словно старый ушиб, ноет в груди.
— Гардинер, нельзя ли это остановить?
— Нет, — отвечает тот, не поднимая глаз. — Вряд ли.
— Ясно, — говорит он и идет к двери. Погоди. Год, два? Неважно, когда-нибудь ты за это заплатишь.
Ишер, два дня спустя. Он не успевает войти в ворота, а навстречу ему через двор несется Кавендиш.
— Мастер Кромвель! Вчера король…
— Тише, Джордж.
— …прислал четыре телеги домашней утвари! Шпалеры, посуда, портьеры — да сами посмотрите! Ваша заслуга?
Кто знает? Напрямую он ни о чем не просил, а если бы просил, то не стал бы скромничать: не эти портьеры, а те, они больше понравятся моему господину. Милорду кардиналу приятнее созерцать богинь, а не дев-великомучениц: так что унесите святую Агнессу, а Венеру в роще оставьте. Мой господин привык к венецианскому стеклу: что здесь делают эти помятые серебряные кубки?
Он недовольно осматривает присланный скарб.
— Все самое лучшее для вас, голодранцы из Патни, — говорит кардинал, но тут же добавляет, словно извиняясь: — Вещи могли подменить. Кто знает, через сколько рук они прошли.
— Вполне возможно, — соглашается он.
— Как бы то ни было, они, вне всяких сомнений, сделают нашу жизнь удобнее.
— Беда только, — вступает в беседу Кавендиш, — что мы переезжаем. Дому настоятельно требуется уборка и проветривание.
— Да уж, — замечает кардинал, — запах здешних нужников собьет с ног святую Агнессу, благослови Господь ее нежную душу.
— Вы собираетесь обратиться к королевскому совету?
Вулси вздыхает.
— Зачем, Джордж? Я не разговариваю с Томасом Говардом. Не разговариваю с Брэндоном. Я разговариваю с ним.
Кардинал улыбается. Широкой отеческой улыбкой.
Когда они обсуждают расходы на содержание кардинала, он удивлен тем, как быстро Генрих схватывает суть. Вулси всегда говорил, что у короля острый ум, не хуже, чем у отца, но более глубокий. Постарев, прежний король стал мелочен. Он правил железной рукой, держа знать в ежовых рукавицах. Не любят — пусть боятся. Генрих другой, но какой? Вулси смеется и обещает написать руководство по обращению с королем.
Однако когда они гуляют по саду домика в Ричмонде, где король разрешил поселиться кардиналу, Вулси путано вещает о пророчествах, о падении священства в Англии, которое было предначертано, а теперь сбывается.
Даже если не верить в пророчества — а он, Кромвель, не верит — нельзя не признавать очевидного. Если кардинал виновен в том, что осуществлял свои полномочия папского легата, выходит, виновны все священники — от епископов и ниже, — признававшие его полномочия? Наверняка эта мысль приходит в голову не только ему, но его врагам горизонт заслоняет массивная багряная фигура — они боятся возвращения кардинала, готового воздать по заслугам.
— Прошли времена гордых прелатов, — бойко вещает Брэндон при следующей встрече,
