И по-звериному воет людье,И по-людски куролесит зверье.Чудный чиновник без подорожной,Командированный к тачке острожной,Он Черномора пригубил питьеВ кислой корчме на пути к Эрзеруму. Ноябрь 1930
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.Ты вернулся сюда, так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.Петербург! я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.Петербург! У меня еще есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных. Декабрь 1930
С миром державным я был лишь ребячески связан,Устриц боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья -И ни крупицей души я ему не обязан,Как я ни мучил себя по чужому подобью.С важностью глупой, насупившись, в митре бобровойЯ не стоял под египетским портиком банка,И над лимонной Невою под хруст сторублевыйМне никогда, никогда не плясала цыганка.Чуя грядущие казни, от рева событий мятежныхЯ убежал к нереидам на Черное море,И от красавиц тогдашних – от тех европеянок нежных -Сколько я принял смущенья, надсады и горя! Так отчего ж до сих пор этот город довлеетМыслям и чувствам моим по старинному праву?Он от пожаров еще и морозов наглее -Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!Не потому ль, что я видел на детской картинкеЛэди Годиву с распущенной рыжею гривой,Я повторяю еще про себя под сурдинку:– Лэди Годива, прощай... Я не помню, Годива... Январь 1931
Мы с тобой на кухне посидим,Сладко пахнет белый керосин;Острый нож да хлеба каравай...Хочешь, примус туго накачай,А не то веревок собериЗавязать корзину до зари,Чтобы нам уехать на вокзал,Где бы нас никто не отыскал, Январь 1931
Помоги, Господь, эту ночь прожить,Я за жизнь боюсь, за твою рабу...В Петербурге жить – словно спать в гробу. Январь 1931
После полуночи сердце воруетПрямо из рук запрещенную тишь.Тихо живет – хорошо озорует,Любишь – не любишь: ни с чем не сравнишь...Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь.Не потому ль, как подкидыш, молчишь,Что пополуночи сердце пирует,Взяв на прикус серебристую мышь? Март 1931
Ночь на дворе. Барская лжа:После меня хоть потоп.Что же потом? Хрип горожанИ толкотня в гардероб.Бал-маскарад. Век- волкодав.Так затверди ж назубок:Шапку в рукав, шапкой в рукав -И да хранит тебя Бог. Март 1931
Ma voix aigre et fausse...
P. VerlaineЯ скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди,-Ангел мой.Там, где эллину сиялаКрасота,Мне из черных дыр зиялаСрамота.Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну, а мне – соленой пенойПо губам.По губам меня помажетПустота,Строгий кукиш мне покажетНищета.Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли -Все равно;Ангел Мэри, пей коктейли,Дуй вино.Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни – шерри-бренди,-Ангел мой. 2 марта 1931
Колют ресницы. В груди прикипела слеза.Чую без страху, что будет и будет гроза.Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.Душно – и все-таки до смерти хочется жить.С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,Дико и сонно еще озираясь вокруг,Так вот бушлатник шершавую песню поетВ час, как полоской заря над острогом встает. 2 марта 1931
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людей,- Я лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей:Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей...Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе;Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет. 17 – 18 марта 1931, конец 1935
Жил Александр Герцевич,Еврейский музыкант,-Он Шуберта наверчивал,Как чистый бриллиант.И всласть, с утра до вечера,Заученную вхруст,Одну сонату вечнуюИграл он
