сновидении он никому ни-ни, ни слова. Интеллектуально он действительно пришел в «соответствие», но внутри души — не очень. Мало того, что унитаз раздражал, он еще и пугал. Все время вспоминались сюрреальные стихи:
В недрах души Лёня ощущал себя именно «печальной розой», которая вскоре провалится в унитаз и по трубам уйдет навсегда в подземный мир.
Приласкав собачку (она отличалась мазохистскими склонностями; большая редкость среди псов), Лёня выжидающе присел около Леры. Мамаша вышла. Лера со своей изощренностью так обрисовала Лёне текущую ситуацию, что заразила его идеей найти обидчиков тихо, незаметно, чтоб никто не знал, по- змеиному, а потом анонимно передать информацию тем, кто вынужден будет по долгу службы хотя бы накрыть банду. Разослать «данные» в разные инстанции, чтоб нельзя было скрыть…
Лёня и так, без красноречия Леры, затаил в душе обиду на то, что его фактически чуть не убили. Обида жгла его, особенно потому, что он ощущал себя законченным жизненным идиотом, раз стал жертвой разжиревших людоедов. Он мог даже простить собственную смерть, но не издевательство над собой. «И вместо лекарства подсунуть фальшивку, яд мне, невинному молодому человеку», — вздыхал он про себя, — «инвалиду, можно сказать, по части гипертонической болезни и состоянию нервной системы».
— Пойми, — убеждала Лера, — сколько сейчас в стране блаженных, изувеченных, сломленных, несчастных людей, всех мы отстоять не можем, но себя отстоять надо, вопреки мировому апокалипсису.
Лёня восхищенно слушал ее, думая про себя: «Без них, без женщин, мы — ничто теперь…».
Лера закурила, свернулась калачиком на диване и продолжала:
— Но мы, слава Богу, не смертники. Как говорил один знакомый Алёны, — мне что бабы, что грибы — один черт, лишь бы жить.
И Лера хихикнула. Она за многое осуждала Алёну, пассию Вадима, но втайне иногда любовалась ею.
Лёня во всем был согласный, он верил в хитрость Леры: кому ж еще доверять, если не любимой женщине, — думал он, — мамаше? Но мамаша глупа и многого не понимает в капитализме.
— Легко сказать, — скорбно возразил он Лере, — но как мы всё это осуществим?
— Положись на меня. Кой-какие наметки уже созрели в моем уме… Нам только нащупать след, по одному заключению какому-то никто искать их не будет. Тем более, у них и крыша есть…
глава 4
Незаметно промелькнула неделя. Наконец выдался теплый солнечный день. Квартира Анны Петровны находилась в районе метро «1905 года», место весьма суетное: Макдональдс, автомобили, ларьки и т. д., и единственным утешением была близость Ваганьковского кладбища. В том смысле, что там всегда можно было погулять среди зелени на чистом воздухе. Лёня и направился туда. Лера понеслась на работу — отнести в редакцию свои переводы, и заодно найти что-нибудь подходящее для Лени (кстати, он тоже был переводчиком). «Если он не сможет, я сделаю сама за него, пусть отдохнет немножко, мужиков надо жалеть, особенно тех, кто вырвался из лап смерти. Таких, наверное, немало сейчас в нашей стране» — думала она.
И, оберегаемый женою, Лёня прогуливался вдали от шумных улиц, погруженный в отсутствие мыслей. И вдруг кто-то тихо окликнул его: Лёня! «Ух, глюки даже появились» — ухмыльнулся он. Но голос опять тихо и нежно, но уже чуть-чуть настойчиво, произнес: «Леня!»
Одинцов оглянулся. Ноги его подкосились, а из горла вырвался визг, отдаленно напоминающий стон птеродактиля. Перед ним стоял Аким Иваныч во всем своем сиянии. Не узнать его было невозможно! Лёне сделалось дурно. Аким Иваныч озаботился.
— Что с вами, дорогой! Вот уж не думал, что встреча со мной вас так напугает. Сердечные капли?!
Лёня застонал.
— Да вот скамеечка. Садитесь, дорогой… А таблетки у меня припасены на всякий случай.
И Аким Иваныч, — он, кстати, был очень прилично одет, седовласый такой, элегантный, лет 45,— осторожно взяв Одинцова под руку, посадил его на скамью и сунул даже в рот таблетку. Ничего не понимая Лёня разрыдался. Аким Иваныч вынул из кармана чистейший шелковый платок и вручил его Лене.
— Вот мы какие, — утешал он, — и ад пролетели, и рассеянье по Вселенной, а как встретили своего старого друга, так ручьем слезы потекли. Нехорошо…
Лёня высморкался, поднял голову:
— Значит, все правда?! Все истинно?
— В той степени, в какой истинно то, что мы, милый друг, сидим с вами на скамейке, а вы рыдаете.
— Боже мой…
— Все очень просто. Несомненно, вы побывали там, где еще будете. Загадка только в вашей экзотической форме восприятия. Согласитесь, в ад попадают не на поезде. Ваше восприятие оказалось чрезмерно субъективным. Но персонажи и все эти миры — они истинны. И я в том числе. Короче говоря, суть вы уловили, а остальное не так важно.
— Что же делать?!! — закричал Леня.
— Не кричите так, Леонид, — остановил его Аким Иваныч, — на нас уже смотрят. А этим людям еще рано на тот свет.
— Кто вы? — осклабился Леня.
— Ваш друг. И к тому же, во-вторых, путешествую далеко не в первый раз.
Лёня вяло улыбнулся.
— Вот оно как, — вымолвил он, ничего не понимая.
— Да, да. Одной ногой я вполне устроен на этом свете, другой — я весь там. Неужели не понятно?
— Но как вы вернулись? — пробормотал Леня.
— Справедливое замечание. Вижу, Лёня, что к вам возвращается разум. В связи с этим, давайте пройдем вместе на Ваганьковское кладбище. Там будет виднее.
И Аким Иваныч поддержал ослабевшего Леню, помогая ему.
— Здесь же рядом. Вот оно. Вперед!
И Лёня послушно последовал за своим мэтром. Ничего не соображал, но в голове чуть-чуть просветлело.
— Пора, пора! — подхватывал мелодично Аким Иваныч. Лёня ни о чем не спрашивал, только вздыхал и ковылял за ним. У него был пропуск на кладбище.
Вскоре они вошли в эту обитель тишины. И довольно быстро и юрко оказались у некоей могилы.
— Узнаете? — ощерился Аким Иваныч и указал на фотографию.
Лёня опять взвизгнул. На него, несомненно, смотрело лицо того самого незабываемого парня с кровавой ладонью, который упрекнул его в том, что у него нет «зрения ада».
— Это он? Это он! — заголосил Леня.
— Тише, тише, конечно он. Ладный такой, не правда ли?
— Я его боюсь, — Лёня оглянулся.
— Зря. Я же с вами. Те персонажи, которых вы узрели тогда, похоронены, но, разумеется, в разных
