Лохматов захохотал.
— Молодец, Костя, — и плеткой указал ему путь назад.
Вторым подошел Хаденов. Долго смотрел, изгибался, приближаясь к лицу. Взглянул на Лохматова, бормотнул:
— Не понял.
И Лохматов добродушно отпустил его восвояси, домой, к жене.
— Наденька, ползи, — приказал Лохматов.
Наденька подскочила и тут же оказалась около Лица. Круглые глаза монстра втягивали ее в себя.
— Если б встретилась — слилась бы с ним, любила бы, как свою задницу и сердечко, — хихикнула Наденька, замерев, а потом взвизгнув.
— Ты верь себе, — заключил Лохматов.
Он был пьян, как бык перед полетом к Зевсу. Налитые кровью глаза его мрачнели и мрачнели.
Алёна, путаясь в предположениях, боялась, что не выдержит, выкинет что-нибудь Лохматовское.
Удодов шел к цели, пританцовывая. И с ходу залепил:
— Психопат, извращенец, поедает лягушек, мочится в постель, мечтает писать стихи. Таких я не убиваю, с такими я танцую. Высший класс, а не парень.
И Удодов отшатнулся. Лохматов одобрил его и отозвал в сторону.
Оставались Казимир Маркович и Доктор.
Астролог подошел не спеша. Остановился, как вкопанный, и долго думал. Потом вдруг подпрыгнул и почти завизжал, что ему было совсем не к лицу.
— У него нет звезд. Звезды от него разбежались в стороны. Ничего не могу прикинуть! Его судьбу не по звездам надо считать, а по черным дырам. Они окружают его вместо звезд. Звезды мои великие!
И астролог в духовном изнеможении отскочил.
— Интересно, — заключил Лохматов и тоже отозвал астролога в сторону.
Простецки, вразвалочку подошел Доктор. Стоял вдумчиво, но не пугался, не отскакивал.
— В монстре этом великая тайна есть, — сказал. — В нем не один, а несколько монстров, один другого хлеще. Но все они притихли там внутри и ждут своего часа. Не ровен час — двинутся!
Лохматов отозвал Доктора в сторону. Поманил Алёну, и все они, Лохматов и оставшиеся, сбились в кружок.
— Друзья, надо выпить в конце времен. Отличные высказывания! — он хлопнул в ладоши, и красивая девушка принесла бокалы и коньяк. Лохматов и ей предложил выпить.
— Пьем за картину, за Алёну — ее творца, — предложил он.
Доктор посмотрел на смущенную Алёну.
— Криминальный мир приветствует вас, — произнес он.
— Вне всякой логики, но несомненно! — поддержал его астролог.
— Да, да, Алена, — вдохновился Доктор. — Этой картине принадлежит будущее… Я не хочу сказать, что тогда она будет стоить миллионы долларов, этот омерзительный торгашеский подход не применим здесь. Разве мыслимо сравнивать деньги и искусство! Ваша картина будет жить в замках королей будущего…
Удодов присмирел.
Еще раз выпили, и Лохматов закричал:
— Все.
Разъехались, разошлись. Удодов на своем мерседесе подбросил астролога.
Алёну проводили в ее комнату. И ночью ее преследовали неистовые сны. Черный двойник больше не стучался в дверь. Наденьке снились иные сны: пустые, где никого нет, кроме нее.
Утром Лохматов пригласил Алёну к чаю. Она вошла в какую-то другую, синюю комнату, на диване за журнальным столиком сидел Лохматов в приятном душевном расположении. На коленях его сидела девица, та самая, которую он пожурил вечером.
Когда вошла Алёна, Лохматов отпустил ее. Они остались вдвоем. Пузатый чайник важничал на столе, — около него синие чашечки. Все смертельно уютно.
Лохматов сам разлил чай.
— Как вам их речи о картине? — спросил.
— Чего-то не хватает.
— Точно, — Лохматов откинулся на спинку дивана, потом встал и заходил по комнате.
— Не хватает сути… Я, Алёна, — и вдруг он бросил жутковатый взгляд на Алёну, словно смотрел из темного угла, — я, Алёна, конченый человек. Не в делах, не в деньгах и прочей мишуре. Я этим управляю. Конченый в главном. Я все время чего-то ищу, а что ищу — не знаю… — Лохматов хохотнул, но с мраком. — Ищу, ищу, во тьме ли, наяву, но ищу. Тянет меня неведомый. И не знаю, не могу понять, что ищу. К чему тянет. Это как черное беспокойство. Как будто ищешь во тьме, под землей, под луной, под адом — а что там в такой тьме искать?? Ты уже раб неведомого. Не знаешь, что ищешь, что надо, но искать тянет неумолимо, искать в черной дыре, где ничего нет… Как, не ожидала?
Алёна действительно не ожидала. Она слегка окаменела от этого порыва Лохматова, от языка, каким он все это выразил. Вот те и «криминал». Впрочем, так и должно быть. Исключения жутче, чем правда. У нее вдруг вырвалось:
— Трофим Борисович, а вы людей когда-нибудь убивали?
Лохматов расхохотался и вернулся в свое, обычное.
— На этот раз ты испытания не выдержала. Но прощаю, женщина ведь. Конечно, убивал, не сам естественно, но только когда надо было убрать того, кто сам собирался меня убрать. Троих таких убрал. А так, зачем? Я в деле брал умом и диким везением, которое мне было на роду написано. Вот так. Убивать? Смешно, сами помрут. Зачем брать на себя работу Создателя?? Создает, а потом убирает. Мы на это не имеем права… Чаек-то пей, Алёнушка, — вздохнул Лохматов и почесал себе за ухом. Алёнушка по-детски обрадовалась: заповедь «не убий» вошла в ее кровь с рождения, а это, все-таки, самозащита.
Лохматов явно притягивал ее душу, особенно после откровения, от которого она почти окаменела. «Он мне снился раньше, до встречи. Отсюда и возникла картина», — подумала она тихо.
— Так что же делать? — произнесла она сакральную фразу русской литературы.
— Мне — искать. Я — рабочий, ищу в черной дыре, в яме. По большому делу ищу, но не знаю, в чем суть. Крот я неведомого.
— Ты будешь трупы щекотать, и будут трупы хохотать. Всегда, всегда, — процитировала Алёна известные строки.
— Вот так. Крепко сказано.
— Но когда ищешь, не зная, что — это и есть самое важное на земле. Это по-нашему, — сказала Алёна, углубляясь в смысл исповеди Лохматова.
— Ладно, — возразил Лохматов. — Надо закругляться. Ты, может быть, пыталась нарисовать то, что я ищу, но нарисовать это невозможно. Ты хотела выразить это в глазах монстра. Поэтому твоя картина великая.
— Все мы монстры по-своему, — невпопад ответила Алёна.
— Слушай меня, — прервал Лохматов. — Мы довольно пообщались. После завтрака — ты свободна.
Алёна обрадовалась и обомлела.
— Нам пора расставаться, — сказал Лохматов, грузно садясь на диван около нее. — Сколько ты хочешь за свою картину? Я могу предложить, к примеру, 15 тысяч долларов. Наличными.
Алёна отшатнулась.
— Ни за что. Вы экспроприировали ее, и пусть будет так. Даже лучше. Никакие деньги мне не нужны.
— Зря, — глаза Лохматова были неподвижны, словно ушли в какой-то поиск, но речь была уже спокойна, обыденна.
— Хотя у тебя родители — ученые, но у них есть накопления.
