сквозило такое изумление, словно я призналась, что прихожусь ему родной сестрой.

— Не волнуйся, Хорхе, ради Бога! Быстро скажи своей соотечественнице: ты говоришь на идиш?

— Абисалэ…

— Прелестно!.. — я стремительно прокручивала варианты. Будем исходить из худшего: мой телефон прослушивается. Я дала бы голову наотрез, что Витяня идиша не знает. То есть вообще-то рисковать головой не стоило, на это и покойный Гескин намекал, но овчинка все же заслуживала выделки. Даже если они поймут, что я о чем-то договорилась с Хорхе, им понадобится время, чтобы найти своего, кумекающего на идиш, тот должен прослушать кассету, потом перевести… Стало быть, лишних полчасика в моем распоряжении оставалось. А больше мне и не надо было…

— Вот что, Хорхе, — сказала я на идиш, стараясь произносить слова раздельно и четко. — Ты должен понять то, что я сейчас скажу. Если что-нибудь покажется непонятно, останови меня и я повторю другими словами. Тебе ясно, Хорхе?

— Да, сеньора.

— Тогда скажи своему хозяину, что…

— Простите, сеньора…

— Ты что-то не понял?

— Да, сеньора.

— Ты не понял, что значит «хозяин»?

— Да, сеньора.

— Скажи своему другу…

— Какому, сеньора?

— Хорхе, ты очень тупой мальчик.

— Да, я знаю, сеньора. Моя мама часто говорит то же самое.

— Твоя мама — умная женщина… — я на секунду задумалась. — Ты знаешь, кто хотел со мной побеседовать?

— Да, сеньора.

— Так вот, скажи этому человеку, что я согласна.

— A-а! Теперь понял.

— Слава Богу! Я буду готова через двадцать минут. Но я хочу, чтобы меня никто не увидел. Понимаешь?

— Не совсем, сеньора.

— О господи!..

— Вы кого-то боитесь, сеньора?

— Дошло наконец!

— И вы хотите… — Хорхе замялся, подыскивая нужные слова. — Вы хотите говорить с ним у себя в номере?

— Нет, это невозможно. Нельзя! Это опасно!

— Вы хотите исчезнуть, да?

— Да, но только на полчаса, не больше. Чтобы поговорить с твоим хозяином.

— Я все понял, сеньора.

— И что ты будешь делать сейчас?

— Оставайтесь у себя, сеньора. Через двадцать минут я постучу к вам в дверь…

— А если это будешь не ты?

— Это буду я, сеньора… — голос Хорхе вдруг потеплел. — Я буду говорить на… на нашем языке.

«О господи, — подумала я. — Почему евреи появляются в моей жизни только тогда, когда мне плохо?»

Двадцати минут едва хватило, чтобы умыться, нанести на физиономию несколько мазков косметики, одеться и побросать в портфель рукопись, блокнот и еще кое-какие мелочи. В какой-то момент я вдруг решила, что уже никогда не вернусь в этот номер. Но собирать чемоданы было глупо, да и времени не оставалось.

Ровно через двадцать минут в дверь тихонько постучали.

— Кто там?

— Это я…

Хорхе оказался памятливым мальчиком — он ответил на идиш.

Я открыла дверь. В белом смокинге официанта, небрежно придерживая одной рукой хромированную каталку, уставленную серебряными судками и блюдами, Хорхе смотрелся просто великолепно.

Я было открыла рот, но он выразительно поднес палец к губам. Потом оглянулся и, убедившись, что гостиничный коридор пуст, раздвинул белые полотняные шторки, полностью прикрывавшие нижний ярус каталки.

Я все поняла сразу и, не задавая лишних вопросов, юркнула куда было указано.

— Устраивайтесь поудобней, сеньора, — шепнул Хорхе по-русски. — Вам придется потерпеть минут десять.

Если бы не характер миссии, которую я сама возложила на Хорхе, это предложение можно было бы расценить как издевательство. Каталка абсолютно не годилась для перевозки живых людей. Было жестко, тесно и очень неуютно. Колени мои упирались в подбородок, голова стукалась о верхнюю часть каталки, а копчик ныл и чесался. Кроме того, очень хотелось чихать, кашлять и сморкаться. Но я была по-настоящему счастлива, поскольку впервые за эти десять сумасшедших дней действовала самостоятельно. И Хорхе, и его коротышка босс, и вся эта темноволосая испаноязычная полицейская шатия, бестолково галдевшая в номере Гескина, вызывали во мне целую гамму ощущений, в которой, к счастью, отсутствовало единственное — страх.

По легким толчкам и шуршанию обутых в литую резину колесиков я мало-помалу ориентировалась в обстановке, сообразив, что вначале мы въехали в лифт, потом прокатились по мраморному полу холла, затем попали в еще один лифт, уже не скоростной, а потом каталка стала подрагивать на каменных плитах…

— Приехали, сеньора, вылезайте!

Хорхе нагнулся, протянул мне руку и буквально выволок из хромированного гроба на колесиках, потому что все члены моего несчастного тела затекли и омертвели.

Судя по нагромождению бетона, внушительному числу автомобилей и запаху сырости, мы находились в подземном гараже «Плазы».

Хорхе стремительно скинул с себя белый смокинг, крахмальную сорочку и бабочку и остался в темных брюках с атласными лампасами. Швырнув на заднее сиденье потрепанного «шевроле» свой карнавальный костюм, он вытащил из машины цветастую ковбойку. Пока Хорхе переодевался, я подумала, что с телосложением у этого молодого человека дела обстоят значительно лучше, чем с идишем.

— Вам придется потерпеть еще немного, сеньора, — смущенно улыбнулся Хорхе и открыл багажник «шевроле». — Буквально десять минут, зато полная гарантия безопасности. Прошу вас, сеньора!..

Он вежливо подал мне руку, словно не укладывал меня в грязный багажник замызганного автомобиля, а помогал усесться в роскошный «кабриолет», — и захлопнул крышку. В рассуждении полезной площади багажник был явно предпочтительнее нижнего яруса ресторанной каталки. Однако тут нестерпимо воняло бензином, каким-то нестираным тряпьем и вообще сильно не хватало, скажем, швейцарского горного воздуха.

— Хорхе, а ты хоть раз возил в этом собачьем ящике живого человека? Или только трупы?

Я полагала, что Хорхе не услышит меня, и была очень удивлена, когда где-то за моей спиной, с водительского места раздался спокойный голос аргентинца:

— Возил, сеньора. Одного бандита. Правда, его потом повесили…