— А я из Мытищ! Вот это встреча! Очень приятно познакомиться, товарищ!

— Вэл, русский я изучал не в колледже, а на кухне, пока мама готовила завтрак!

— Как живете, штат Айова, да?

— Ты, девушка, уже совсем пьяная.

— Но оч-чень счастливая.

— Не преувеличивай. Ты очень пьяная и в меру счастливая.

— Ага! Я обладатель кубка мира по достижению счастья и опьянения одновременно. Кстати, это как раз то, что у русских всегда плохо получалось…

— Ты все перепутала, Вэл. Именно это у русских всегда получалось хорошо.

— Господи, до чего ж ты тупой, Юджин!.. — я хотела показать ему на пальцах, насколько он туп, смахнула-таки со стойки злополучную пепельницу и с изумлением увидела, как Юджин, подхватив ее на лету, водворил на прежнее место. — Русские для того и пьют, чтобы хоть на пару часов стать счастливыми. А у меня оба этих процесса — счастия и пития — в данный момент протекают па-рал-лель-но! Понял?

— Понял! А при чем тут неологизм?

— А-а… — сама себе я уже давно велела закрыть пасть и умолкнуть наконец, но слова вылетали из меня помимо воли. — Давай, выпьем еще по одной, солнышко мое ненаглядное, и я тебе все складно так объясню…

— Может, поедим что-нибудь?

— Завтра, товарищ, завтра!

— О’кей! Завтра так завтра. Бармен, еще…

Не дожидаясь уточнений, басистый балерун поставил перед нами очередную пару стаканов.

— Ну, есть такие образы, которых нет… которых не может быть… — я протянула руку за выпивкой и ошеломленно обнаружила, что промахнулась почти на пол метра.

— Почему? — с улыбкой спросил Юджин, вкладывая стакан мне в руку и для верности сжимая вокруг него мои одеревеневшие пальцы.

Я глотнула и поморщилась. Теперь водка уже не опускалась внутрь, как снежинки на варежку. Она тяжело падала в желудок, точно здоровенные булыжники, вывороченные из мостовой озверевшими от социально-политического негодования массами.

— Потому что этого быть просто не может!

— Понял. Очень доходчиво объяснила.

— Издеваешься, начальник?

— Интересуюсь.

— Чем?

— Какие образы?

— Ну, например, как тебе такое выражение — «Рожденные Октябрем»? Не в октябре, а — Октябрем. Все с большой буквы и без запятых. И посмотри, Юджин, никто ведь даже не задумывается, что у этого самого Октября, как, впрочем, и у других месяцев года, нет яйцеклетки и родить он никак не может…

— О чем ты говоришь, Вэл?

— О революции в сознании.

— В чьем сознании?

— Юджин, скажи, ты меня уважаешь?

— Бесконечно, шеф!

— Тогда отвези меня куда-нибудь, где есть душ, зубная паста и постель. Желательно с подушкой…

После этой исторической фразы я отключилась.

1 января 1978 года

…Открыв глаза и боясь пошевельнуться, я мучительно долго вспоминала, кто я, где я и, главное, что со мной? Классические примеры амнезии, о которых я когда-то читала в медицинской и детективной литературе, явно не подходили к моему случаю. Потому что чувство свободы и какой-то внутренней легкости было при мне. Я помнила, что все кончилось хорошо, следовательно, о памяти в целом тревожиться было нечего. Но вот что именно кончилось хорошо и откуда эта легкость, я вспомнить не могла. И потому предположила самое ужасное — что попала в автокатастрофу и теперь, со множественными переломами конечностей и черепа, лежу в больничной палате, упакованная в гипсовый корсет. Ощущение усиливалось идеально белым потолком над головой, даже без намека на родные трещины и облупленную штукатурку.

— Эй! Что пьют в России с похмелья?..

Заложив руки за спину, Юджин стоял возле моей кровати и очень напоминал студента-медика, впервые попавшего в анатомический театр.

— Мужчины или женщины? — хрипло спросила я, радостно сознавая, что вспомнила почти все.

— Женщины.

— Мышьяк.

— Помогает?

— При вскрытии врачи обычно утверждают, что средство надежное.

— Держи, это тебе вместо мышьяка… — Юджин повернулся, приподнял с тумбочки небольшой, похожий на табуретку с короткими ножками полированный столик, заставленный разнокалиберными блюдцами, розетками и чашками, и аккуратно установил его где-то на уровне моего живота.

Если вам известно понятие «ступор», то именно оно полностью описывает мою реакцию.

— Юджин! — вскричала я дурным голосом. — Что это?

— Это? — он почесал в затылке. — Кофе, апельсиновый сок, гренки, джем, масло, сливки…

— Я хочу открыть тебе страшную тайну.

— Знаю: ты не девица.

— Ну, во-первых, ты хам. А во-вторых, я видела это только в кино!

— Что «это»? Апельсиновый сок?

— Завтрак, который подают женщине прямо в постель, дурачок!

— Ты меня разыгрываешь, Вэл?

— А ты хочешь сказать, что в Америке все мужчины с утра приносят женщинам завтрак в постель?

— Такой информацией я не располагаю.

— Будешь завтракать со мной?

— Давай обменяемся страшными тайнами.

— Знаю: я у тебя первая женщина в жизни.

— Эта тайна сокровенная, — улыбнулся Юджин. — А страшная заключается в том, что пока ты спала, да еще и храпела, я вдруг почувствовал ужасный голод и успел перекусить.

— Ну и зря! — я отпила обжигающий кофе и почувствовала, как все в моей голове окончательно становится на место. — Я бы тебе бутерброд сделала.

— Действительно, зря, — кивнул Юджин. — Но кто мог предположить, что ты на это способна?

Я швырнула в него туго скрученную салфетку, промахнулась и в считанные секунды уничтожила все съестное.

— Сигарету?

— Если ты останешься таким же хотя бы три месяца, то — клянусь! — я нарисую тебя в виде иконы, повешу в укромный уголок и буду бить тебе поклоны каждое утро.

— И каждую ночь.

— Не святотатствуй. Ночь — время греха, а не молитв.