поднялись на защиту Советской власти, Советского правительства.

Я пришел в Большой театр часа в два пополудни. Проверил посты, на которых стояли латышские стрелки, и стал ожидать начала заседания. Как и другие, я недоумевал, почему оно запаздывает.

Прошел час, второй. Вдруг, когда часовая стрелка подползала уже к четырем, ко мне подбежал запыхавшийся Стрижак:

– Павел Дмитриевич, только что звонил Яков Михайлович и велел тебе немедленно явиться в Кремль, прямо к нему.

Через пять минут я был уже в Кремле, благо машина стояла наготове.

Якова Михайловича в его кабинете я не застал. Мне сказали, что он у Ильича, и велели идти туда же. Из отрывочных фраз, которыми я успел на ходу обменяться со встречными сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, мне стало ясно, что левые эсеры подняли мятеж.

Я прошел в кабинет Ильича через аппаратную и остановился возле притолоки. В кабинете находились Ленин, Свердлов и Лашевич,[7] один из военных работников, которого я знал еще по Питеру. Они оживленно обсуждали первоочередные мероприятия по ликвидации левоэсеровского мятежа. Поскольку в самом городе почти никаких войск в этот момент не было – все находились в летних лагерях, – было решено, как я понял, вызвать воинские части и артиллерию с Ходынки, двинуть латышских стрелкой из Кремля, оцепить район действий мятежников и разгромить отряд Попова. Одновременно поднять на ноги все районы города. Командование вооруженными силами, которые будут брошены против мятежников, решили возложить на Николая Ильича Подвойского, только что вернувшегося с фронта.

Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно. Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы.

Заметив меня, Ильич приветливо кивнул и вновь повернулся к Якову Михайловичу и Лашевичу, сидевшим напротив, продолжая быстро, уверенно говорить. Лашевич, нагнувшись к столу, что-то усердно строчил в своей полевой записной книжке.

Так прошло несколько минут. Ильич кончил, они обменялись с Яковом Михайловичем короткими, быстрыми репликами, и Свердлов обратился ко мне:

– Вы в курсе дела? Знаете о мятеже?

– Знаю.

– Тем лучше. Надо немедленно усилить охрану Кремля. Мятежники могут предпринять попытку штурма, пока не подошли войска. Все приведите в боевую готовность, выставьте дополнительные посты, установите на стенах пулеметы.

– Слушаю, Яков Михайлович.

– Впускать в Кремль только те машины, – вмешался Владимир Ильич, – которые будут иметь пропуска за моей личной подписью или подписью Якова Михайловича, все остальные задерживать.

– Слушаю, Владимир Ильич.

– Да, – продолжал Яков Михайлович, – посмотрите, сколько человек сможете выделить в распоряжение Подвойского. Это необходимо.

– Выделите всех, кого можно, – подчеркнул Владимир Ильич. – Резерв оставьте самый минимальный. Все ясно?

– Ясно, Владимир Ильич.

– Тогда действуйте, товарищ Мальков, действуйте. А если что случится серьезное, немедленно докладывайте мне, прямо мне.

Я вышел из кабинета Ильича. Через пять минут гарнизон Кремля был поднят по боевой тревоге. Латыши бегом катили на Кремлевские степы пулеметы, занимали посты. На площади против Совнаркома строился отряд, выделенный в распоряжение Подвойского. Кремль насторожился, ощетинился штыками, уставился грозными дулами пулеметов на прилегающие улицы, площади, скверы.

Между тем Владимир Ильич и Яков Михайлович отправились вдвоем в германское посольство, чтобы выразить соболезнование в связи с гибелью посла. Вернулись сердитые, недовольные. Процедура, конечно, была не из приятных, но они пошли на этот визит, стремясь сгладить последствия левоэсеровской провокации.

Ночь прошла тревожно. Подвойский стягивал к району Покровских ворот войска, охватывая морозовский особняк широким плотным кольцом. По Маросейке, Ильинке, Солянке с грохотом катились артиллерийские орудия.

Всю ночь от передвигавшихся войск, из районов города поступали донесения. Левых эсеров выбили из ЧК, из Центрального телеграфа. Среди ночи ко мне привели левоэсеровского комиссара телеграфа, у которого мы обнаружили копию пресловутой телеграммы: «Приказов Ленина и Свердлова не исполнять».

Я пошел с этой бумажкой к Ильичу. Всю ночь Владимир Ильич не смыкал глаз, всю ночь в его кабинете кипела напряженная работа.

Прочитав копию телеграммы, Владимир Ильич протянул ее Якову Михайловичу, находившемуся здесь же:

– Полюбуйтесь, какая самоуверенность, какая наглость. Да, да, наглость!

С утра наши части перешли в наступление. Загрохотала артиллерия. Снаряды начали рваться во дворе морозовского особняка. При первых же разрывах среди мятежников поднялся неимоверный переполох. В штаб наступающих войск отправилась делегация с сообщением, что мятежники готовы сдаться на определенных условиях.

– С предателями Советской России ни в какие переговоры не вступаем, – ответил Подвойский. – Условие одно: безоговорочная капитуляция, немедленное освобождение Дзержинского, Лациса, Смидовича и других товарищей. Все!

Делегаты вернулись в штаб мятежников ни с чем. Особняк пустел с каждой минутой. Первыми бросились наутек члены ЦК левых эсеров. В одиночку и группами бежали ближайшие сотрудники Попова, бежали рядовые бойцы поповского отряда. Сопротивление продолжали только отдельные кучки поповцев, укрепившихся на дальних подступах к особняку.

Феликс Эдмундович бросал вслед бегущим слова, полные гнева и глубокого презрения. Кто-то из главарей мятежников, пробегая мимо помещения, куда после начала обстрела были переведены арестованные, крикнул:

– Расстрелять!

Поповцы, охранявшие Дзержинского, Лациса и других большевиков, схватились за винтовки и повернули дула против того, кто отдал эту команду. Прислушиваясь к словам Дзержинского, рядовые бойцы отряда Попова все отчетливее понимали, в какую подлую, бесчестную авантюру их втянули. Они продолжали охранять Феликса Эдмундовича, охраняли еще тщательнее, чем вначале, но теперь уже охраняли его от собственных главарей, взяв на себя заботу о его безопасности.

К полудню сопротивление мятежников было окончательно сломлено. Последние группы складывали оружие. Во двор особняка ворвался патруль красноармейцев. Навстречу вышли Дзержинский, Лацис, Смидович и другие большевики, ведя за собою собственных сторожей, добровольно сдавшихся своим пленным. Мятеж левых эсеров был ликвидирован.

Остатки отряда Попова в поисках убежища рассыпались по всей Москве. Большая группа поповцев кинулась было на грузовиках к Курскому вокзалу, но встретив отпор, прорвалась на Владимирское шоссе и ударилась в бегство.

Поскольку опасаться за Кремль больше было нечего, я получил приказ отменить усиленные посты и принять непосредственное участие в поимке разбегавшихся мятежников. Вдогонку мятежникам я послал по Владимирскому шоссе отряд латышских стрелков на двух грузовиках, а сам с небольшой группой латышей пустился в погоню на паровозе.

Мы настигли бежавших километрах в тридцати – сорока от Москвы, остановили паровоз и бросились наперерез мятежникам. Завязалась короткая перестрелка. Мятежников было вдесятеро больше нас, но действовали они крайне нерешительно, а тут подоспели на грузовиках латышские стрелки, и мятежники сразу сложили оружие.

В Кремль я вернулся к вечеру и тут же отправился к Владимиру Ильичу доложить о результатах