развязавшие руки агрессору. «Мистер Браун» (этим именем с целью конспирации и непривлечения внимания прессы было принято называть Молотова среди официальных лиц в США) поначалу заставлял думать о себе и англичан и американцев как о человеке какой-то иной культуры – несговорчивого, аскетически сурового и прямолинейного, статичного.
Заметим, что начало переговоров действительно не предвещало их в целом успешного завершения. Англичане и американские дипломаты в Лондоне (сразу после прилета советского наркома в Англию 21 мая 1942 г.) успели информировать Белый дом об особой манере Молотова держаться – сдержанно- неприступной и не уклоняющейся ни на шаг от поставленной перед ним задачи. Связать союзников соподчинением их военного планирования подготовке открытия второго фронта на европейском ТВД и выжать максимум возможного по вопросу о западной границе СССР – так формулировалась первоначально эта задача {14}. С тем чтобы не дать образоваться наледи, Рузвельт прибегнул к апробированному им и оправдавшему себя методу – устройству «разъясняющих» собеседований прибывшего в столицу США Молотова с Гарри Гопкинсом, советником президента, в чьи способности убеждать он верил безгранично. Таких бесед Молотова и Гопкинса вне официального формата вашингтонских переговоров состоялось две. В ходе их Гопкинс подсказал своему vis-а-vis, как легче гарантировать успех визита с учетом хитросплетений американо-английских контактов в связи с военным планированием на 1942, 1943 годы, а главное, как правильно сориентироваться во внутреннем американском балансе сил, выступающих за и против тесного советско-американского военного сотрудничества.
Однако по версии, с которой Молотов поделился с Ф. Чуевым более чем через четыре десятка лет, он, оказывается, совершенно не нуждался в этих пояснениях и советах. Редчайший случай в истории теневой дипломатии военного времени: оба высоких переговорщика (Рузвельт и Молотов) стремились к одной и той же цели – к изложению в «итоговом документе» декларации о намерениях без учета технических и прочих обязывающих США и Англию действовать незамедлительно важных подробностей. Один, отчетливо видя трудности ускоренной подготовки гигантской операции по высадке армии вторжения союзников в Северной Франции и утомительного согласования (прежде всего с Лондоном) всех военных, дипломатических и политических составляющих этой операции, продемонстрировал принципиальное согласие на открытие второго фронта, а другой, как это ни может показаться удивительным – ставил целью добиться политических и моральных дивидендов для Москвы, воспользовавшись декларативностью и неконкретностью обязательств по второму фронту в итоговом документе. Кремль рассчитывал в случае срыва договоренности иметь развязанными руки для маневра в рамках советско-американского диалога, особенно в таких чувствительно важных сферах, как экономическая помощь, отношения СССР с Японией, послевоенное урегулирование и (главное) вопрос о западных границах Советского Союза.
В изложении Молотова – Чуева проведенные советским наркомом вашингтонские переговоры (имевшие продолжение уже в ходе состоявшегося в августе 1942 г. визита У. Черчилля в Москву) выглядят совсем не как обычная рекогносцировка перед «сваливанием в штопор» в советско-американских и советско- английских отношениях в связи с затяжкой открытия второго фронта, а (достаточно неожиданно) как расчетливый итог дипломатии «отложенного спроса» {15}.
Базирующиеся на документах новейшие труды ряда известных исследователей показывают, что трактовать невыполнение важнейшего пункта согласованного правительствами США и СССР советско- американского коммюнике от 12 июня 1942 г. о создании второго фронта в Европе в 1942 г. как подведение самого большого фугаса под еще не устойчивую конструкцию межсоюзнических отношений было бы скорее всего натяжкой {16}. Все ее участники достаточно трезво оценивали сложившееся положение с возможностью организовать высадку больших сил на Европейском континенте в 1942 г. с последующим развитием успеха в масштабах фронтовой операции, хотя бы на подобие действий британского экспедиционного корпуса на северном участке Западного фронта в августе 1914 г. Немцы и их союзники неплохо подготовились к десантным операциям противника, их части оставались хорошо укомплектованными и боеспособными. Все это означало, что, осуществив удар с запада по вермахту, в 1942 г. можно было рассчитывать только на психологический эффект с непредсказуемыми последствиями, скорее всего плачевными.
В глубине души Рузвельт понимал, как опасен риск опрометчивых решений, не позволяя себе вместе с тем в беседах с Молотовым дать ему усомниться в его, Рузвельта, решимости обеспечить не только тыл коалиции, ее превосходство в ресурсном обеспечении и вооружениях, но и в несокрушимой воле Америки в кратчайший срок достигнуть главной цели – стать в военном отношении первой державой среди воюющих стран. Свидетельством серьезного обдумывания Рузвельтом этого вопроса явилась поездка Гопкинса и генерала Маршалла, наиболее убежденных сторонников скорейшего открытия второго фронта в американском руководстве, в Англию в начале апреля 1942 г. В послании Сталину от 12 апреля 1942 г., информируя советское руководство о миссии Гопкинса, Рузвельт писал, что речь идет об использовании американских «вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем Западном фронте» {17}.
Прилетев в Лондон 8 апреля 1942 г. для ведения переговоров с Черчиллем по поводу выработки совместной военной стратегии, Гопкинс уже при первой же рабочей встрече с премьер-министром подчеркнул «желание Соединенных Штатов взять на себя большой риск с целью облегчить давление на Россию». Согласно записи Гопкинса, Черчилль «исключительно серьезно» отнесся к этому заявлению, не преминув, однако, заметить, что прежде он не принимал «всерьез наши предложения» {18}. Это был многозначительный намек и одновременно предостережение посланцам Вашингтона: в Лондоне знают о разногласиях в американском правительстве по вопросу об открытии второго фронта в Европе, о колеблющейся позиции самого президента и не собираются уступать без серьезных дипломатических сражений. У Черчилля нашлось много причин (и очень серьезных) решительно возражать против ускорения подготовки к открытию второго фронта в Европе.
Гопкинс искал контршансы в этой игре, но не был слишком настойчив. Более того, он проявил несвойственную ему уступчивость во время решающей встречи 14 апреля на заседании английского военного кабинета, а в кратком (и единственном) выступлении сделал оговорки, которые были только на руку Черчиллю, пылко развивавшему идею о преждевременности разработки конкретного плана вторжения на Европейский континент. Заявив о готовности США «внести самый большой вклад» в создание второго фронта в 1942 г., Гопкинс вместе с тем высказался в том смысле, что решающее слово принадлежит Англии {19}. Между тем все сидевшие в зале заседаний на Даунинг-стрит, 10, понимали, что согласия Англии не будет, хотя будут разговоры о согласии {20}. Гопкинс смолчал и тогда, когда Иден потребовал держать в тайне содержание американо-английских переговоров в Лондоне от русских, несмотря на «давление» Майского {21}.
В Лондоне Гопкинс, Маршалл и адмирал Кинг еще вели переговоры, когда 11 апреля, направив специальное послание Сталину, Рузвельт пригласил советскую делегацию во главе с Молотовым приехать в США для ведения переговоров о втором фронте в Европе {22}. В опубликованном 12 июня 1942 г. совместном советско-американском коммюнике говорилось: «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.» Во время обсуждения текста коммюнике генерал Маршалл настаивал на том, чтобы опустить упоминание о 1942 г., однако Рузвельт отказался это сделать {23}. Одновременно в разговорах с В.М. Молотовым президент просил советское правительство согласиться на уменьшение почти вдвое поставок по ленд-лизу с тем, чтобы сконцентрировать все силы на подготовке вторжения во второй половине 1942 г. {24}.
Несмотря на то что согласовывались формулировки коммюнике, давались заверения, обговаривались важные детали подготовки операции «Раундап» (высадка в Северной Франции), все это было всего-навсего разговором о намерениях, зондажем готовности сторон их выполнять, по крайней мере в части, касающейся самого главного – открытия второго фронта в 1942 г. Как оказалось, ничего, решительно ничего, кроме желания «приободрить», «обнадежить» союзника, за всем этим не стояло. Многие историки после войны ломали голову, пытаясь объяснить, что бы все это значило? Г. Фейс предложил такое объяснение: Рузвельт пошел на эту мистификацию с приглашением Молотова исключительно ради того, чтобы соблазном скорой полномасштабной военной помощи оставить поставленный Москвой вопрос о послевоенных границах открытым. Но с этим нельзя согласиться. Едва ли Рузвельт таким примитивным способом хотел вынудить Сталина внять призыву не обсуждать вопроса о границах с учетом их изменений после 1939 г. до завершения войны. Более правдоподобно другое. Президент всегда обладал подкупающим даром внушать
