не ограничивались обвинениями в «сговоре с СССР за счет интересов Польши» и в чрезмерной жестокости ее планов в отношении послевоенной Германии {84}. Все громче слышны были речи, призывающие рассматривать Советский Союз как будущего военного противника Соединенных Штатов. Джозеф Дэвис 27 июня 1944 г. сделал следующую запись в своем дневнике: «День полон событий. Утром выступление по радио о России; затем завтрак со Стивом Эрли. В Пентагоне состоялась беседа с начальником военной разведки. Я рассказал ему о том, что один из членов его штаба – в чине генерала – на обеде с сенаторами убеждал их агитировать за немедленное заключение мирного соглашения с Гитлером. По словам этого генерала, такая мера спасла бы наших парней, а «ведь каждый из них, кто будет убит сейчас, нужен будет для войны с Россией через какое-то время». Совершенно очевидно, что если это станет известно советскому руководству, то единству союзников будет нанесен непоправимый урон, и никто не может предвидеть глубину последствий его не только для совместных действий против общего врага, но и для будущего мира» {85}.

Брекенридж Лонг писал в своем дневнике, что возникающие между союзниками разногласия интерпретировались большинством ведущих органов печати однозначно: Советский Союз является источником всех трудностей на пути к согласованным решениям {86}. Возможно, он и не имел в виду редакционную статью газеты «Чикаго трибюн» от 24 сентября 1944 г., приписывавшую все победы над Германией и Японией исключительно США и ухитрившуюся даже не упомянуть при этом СССР и Великобританию {87}, но все это было явлениями одного и того же порядка. К этому добавилась критика со стороны либеральных групп в связи со ставшими известными планами администрации Рузвельта добиваться признания формулы, предусматривающей тесное сотрудничество четырех великих держав (США, СССР, Великобритании и Китая) в целях сохранения мира после победы {88}. В ходе предвыборных дебатов во многих публичных выступлениях представителей антирузвельтовских сил также все сильнее звучала тема будущей судьбы Германии. И вновь слышался совершенно определенный подтекст: Германия должна рассматриваться как союзник во всех будущих политических комбинациях, призванных служить противовесом Советскому Союзу.

Рузвельт прекрасно видел, что усиление подобных настроений тянет страну назад, к 20-м годам. Он верил, что в состоянии достигнуть рабочего взаимопонимания со Сталиным и либерализации советской системы, используя экономические и финансовые рычаги, последовательно добиваясь большей открытости советского общества. Это подтвердил А. Гарриман уже после войны. Рузвельт решительно отверг доводы в пользу отказа от участия США в деятельности будущей международной организации безопасности. Печальный опыт прошлого был усвоен им основательно. Что касается будущего Германии, то призывы к «мягкому» обращению с ней подтолкнули президента предпринять ряд шагов с целью окончательно зафиксировать стремление Соединенных Штатов добиться совместно с Советским Союзом устранения военной угрозы со стороны Германии путем ее разоружения и мер контроля. 17 августа 1944 г. Рузвельт заявил о намерении Соединенных Штатов совместно с другими державами антигитлеровской коалиции оккупировать Германию после ее капитуляции, дабы не повторить ошибку 1918 г. {89}. Вслед за тем последовала беседа К. Хэлла с главой делегации СССР на международной конференции в Думбартон-Оксе, в ходе которой, как сообщал в Москву А.А. Громыко, Хэлл «всячески подчеркивал то положение, что будущее мира, будущие успехи или неудачи в области поддержания мира и развития международного сотрудничества будут в большей степени зависеть от сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом» {90}. Характерно, что итоги Думбартон-Окса (август – сентябрь 1944 г.), в принципе давшие жизнь ООН, были оппозицией подвергнуты жесточайшей критике.

Особенно остро реагировал на возвращение к планам «самостоятельных» (не согласованных с союзниками) действий США на мировой арене и ревизии в принципе согласованных решений о будущем Европы Гопкинс. Во время вынужденных «каникул», проведенных на больничных койках зимой 1943 – весной 1944 г., он много размышлял о мире после победы. Первые итоги этих размышлений Гопкинс решил изложить в статье для журнала «Америкэн мэгэзин», приуроченной к началу новой избирательной кампании. Хотя рукопись так и не попала на стол редактору, тем не менее ее внимательно прочитали в военном министерстве и госдепартаменте. Затем с ней познакомились Рузвельт, генерал Маршалл и К. Хэлл. Вскоре Гопкинса уведомили о принятом решении воздержаться от публикации статьи {91} ввиду того, что и президент, и государственный секретарь считают постановку в ней острых вопросов внешней политики преждевременной. Администрация предпочитала не касаться их в ходе предвыборной борьбы. О чем же, однако, писал Гопкинс?

Во вступительной части статьи отмечалось, что поскольку американский народ накануне выборов волнуют «планы в отношении будущего мира и его сохранения», то в ходе публичных дебатов следует обязательно затронуть главные вопросы военной политики и международных отношений. К числу этих вопросов относились: «Следует ли США входить в международную организацию, одной из целей которой будет обеспечение мира с использованием принуждения? Является ли намерением демократов или республиканцев или обеих партий обсудить с представителями Англии, России, Китая проблемы, связанные с окончанием войны? Если да, то какие? Каким будет их отношение к проблеме эксплуатации малых стран? Какую роль следует играть США в процессе создания государственного устройства в освобожденных странах? Намерены ли мы приложить все усилия, на которые способны, с тем чтобы предотвратить сползание, скажем, Франции или Греции к фашизму…» {92} Вольно или невольно Гопкинс затронул уязвимые места в деятельности американской дипломатии. По всем этим вопросам с момента принятия «Атлантической хартии» она занимала колеблющиеся позиции, хотя некоторые из них в общей форме были отражены в решениях межсоюзнических конференций.

Проблема, какой будет и какой должна быть внешняя политика США, занимала самое большое место во всех рассуждениях Гопкинса. Существовало два пути: первый – равноправное международное сотрудничество и решение спорных вопросов путем переговоров, соглашений, т. е. путь, апробированный всей практикой антигитлеровской коалиции, и второй – с опорой на превосходящую всех и вся военную мощь как главного условия закрепления лидирующей роли США, гаранта всеобщей безопасности. Хотя и нет достаточных оснований утверждать, что Гопкинс сделал для себя окончательный выбор, главные идеи, пронизывающие ход его мыслей, просматривались довольно четко. Прежде всего, старый международный порядок сменяется новым, в основе чего лежат исторические сдвиги, достигнутые в результате Второй мировой войны. Учет их обязателен. Далее, руководство США, считал Гопкинс, не может уклониться от ответственности открытого провозглашения конструктивных принципов участия в мировых делах, согласующихся с новой обстановкой. «Я думаю, – писал он, – кандидаты (на президентских выборах 1944 г. – В.М.) должны прояснить, как они соотносят наши национальные интересы с нашей внешней политикой. Какой план могут они предложить в отношении международной торговли, воздушных и морских сообщений, связи, использования сырьевых ресурсов? Должны ли соответствующие решения приниматься по соглашению между странами или посредством картелей, этих гигантских международных монополий, охватывающих весь мир, которые путем различных сделок иногда решают не только вопрос о ценах на товары, но и о судьбе малых стран?» {93}

Статья Гопкинса так и осталась неизвестной публике. Но высказанные в ней идеи в той или иной степени совпадали с размышлениями президента и затем получили свое отражение в ряде его заявлений. К их числу относится и речь Рузвельта по проблемам внешней политики 21 октября 1944 г. в Нью-Йорке, призванная стать программой с учетом ближайшего и отдаленного будущего. Накануне Рузвельт триумфально пересек Манхэттен в открытом автомобиле под холодным дождем, четыре часа проведя среди бурно приветствующей его толпы. Черчилль был крайне обеспокоен таким «легкомыслием». Официальные и неофициальные опросы общественного мнения подтвердили, что, несмотря на заметное падение влияния демократов во многих слоях населения, личный (после тревожного падения рейтинга) авторитет президента оставался выше авторитета его соперника – республиканца Дьюи {94}. Оценив ситуацию в принципе как благоприятную, Рузвельт с целью достигнуть окончательного перелома в настроениях избирателей прибегнул к испытанному приему: внимание нации переключалось на критический, поворотный характер мирового и национального развития, требующий учета трагического опыта предвоенных лет и неординарных, смелых решений, отрешения от старых догм и предрассудков. Как и в 1932 г., стране было обещано решительное и бесстрашное руководство. Президент пошел на уступки и консервативному спектру электората – своим напарником на выборах он сделал не Г. Уоллеса, а сенатора Г. Трумэна. Рузвельт еще раз продемонстрировал, что на крутых поворотах истории он как политик стремится быть над внутренними