тактики уверток со стороны Вашингтона и Лондона в отношении обязательств по второму фронту, Советское правительство продолжало, однако, твердо стоять за сохранение и углубление межсоюзнических отношений на основе полного равенства сторон, не допускающего никакой дискриминации и ущемления интересов любой из них. Предложение Советского Союза о трехсторонней встрече (его впоследствии Рузвельт приписывал себе) открывало путь к первой встрече глав правительств ведущих стран антигитлеровской коалиции. Приехав в Советский Союз и побывав в Куйбышеве, Москве, в разрушенном Сталинграде, Дэвис еще больше убедился в решающем значении Восточного фронта для приближения победы над фашизмом и в обоснованности позиции советского правительства в вопросах стратегического планирования. 24 мая 1943 г. он писал из Москвы: «Говоря по существу, я бы не удивился, если бы уже в этом году народ этой страны изгнал гитлеровское войско. В этом можно было бы не сомневаться, если бы союзники открыли второй фронт в Западной Европе этим летом» {116}.
Дэвис уезжал из СССР с чувством исполненного долга и с уверенностью, что «его миссия приведет к важным историческим событиям» {117}. Он не знал еще, что на Вашингтонской конференции Рузвельта и Черчилля в мае 1943 г. (конференция «Трайдент»), по времени совпавшей с его пребыванием в Москве, сроки открытия второго фронта были вновь отложены и перенесены на этот раз на весну 1944 г. Возвратившись в Вашингтон 3 июня 1943 г., Дэвис должен был с огорчением признать, что это решение (принятое ко всему прочему в отсутствие представителей Советского Союза) делает невозможным проведение встречи Ф. Рузвельта и И.В. Сталина в намеченное время, автоматически отдаляя ее, а главное, создавая дополнительные препятствия в плане личных контактов двух руководителей. Эту точку зрения разделял и Гопкинс, которому, судя по всему, достигнутый компромисс с Черчиллем был не по душе. Специальный помощник президента на этот раз был несловоохотлив, а его прогноз в отношении ближайших перспектив советско-американского сотрудничества неутешителен {118}.
Не только, а может быть, даже не столько соображения морального порядка (долг перед союзником) были побудительной причиной, заставившей Гопкинса, генерала Маршалла и других более решительно добиваться возвращения к плану высадки в Северной Франции. Их нажим на президента особенно усилился после исторических побед советских Вооруженных сил под Сталинградом и Курском. К осени 1943 г. и в высших военных кругах США, пожалуй, не осталось сомневающихся в том, что Советский Союз и его армия способны самостоятельно довершить разгром нацистской военной машины и освободить народы Европы. А что дальше? Изменившееся соотношение сил на главном театре военных действий и вытекающие отсюда политические перспективы вынудили большую часть политических и военных руководителей США скептически относиться к навязываемому им «средиземноморскому» варианту Черчилля {119}. Но задача «достичь Берлина не позднее русских», выдвинутая Рузвельтом на Квебекской конференции с Черчиллем (14–24 августа 1943 г.), не исчерпывала всех соображений, которые президент и его специальный помощник связывали с пересмотром позиции в отношении ведения войны в Европе. Оба они понимали, что дальнейшие затяжки с открытием второго фронта ставят под вопрос не только будущие отношения с Советским Союзом, но и более широкие перспективы. После Сталинграда любые другие решения, предусматривающие неучастие в их подготовке Советского Союза, как этого хотелось Черчиллю, представлялись им по меньшей мере невыполнимыми. Всякие расчеты увидеть Советский Союз к концу войны истощенным и усмиренным одним видом англо-американского колосса они считали нереальными.
Гопкинс привез с собой на встречу Рузвельта с Черчиллем в Квебеке документ, который, по словам Шервуда, имел «большое значение» для определения линии американской дипломатии в последующем, на конференциях в Москве и Тегеране. Он был подготовлен по просьбе Гопкинса аппаратом генерала Бёрнса, непосредственно подчиненного президенту, и содержал оценку военно-политического положения Советского Союза на начало августа 1943 г. Шервуд, впервые обнародовавший документ, опустил, однако, самую важную, его вступительную часть, а между тем она несла особую нагрузку. Вот она: «Позиция России во Второй мировой войне резко отличается от той роли, которую она играла в ходе Первой мировой войны. Россия была выведена из строя еще до окончания Первой мировой войны и поэтому никак не участвовала в окончательном разгроме Германии… Во Второй мировой войне ей принадлежит доминирующее место, она является решающим фактором грядущего поражения стран «оси» в Европе. В то время как в Сицилии войскам Англии и США противостоят две немецкие дивизии, на русском фронте в боевых действиях участвуют 200 немецких дивизий. Где бы союзники ни открыли второй фронт на континенте, он все равно сохранит свое безоговорочно второстепенное значение по отношению к советско-германскому фронту; в любом случае русские по-прежнему будут нести главное бремя войны. Без России немыслима победа в войне со странами «оси» в Европе; что же касается общего положения Объединенных Наций, то в этой ситуации оно окажется ненадежным» {120}. Общий вывод: поскольку вклад Советского Союза в разгром держав «оси» в Европе будет, бесспорно, решающим, а роль его в мировых делах увеличится после войны многократно, наиболее разумным для Соединенных Штатов следует считать укрепление и развитие «дружественных отношений» с СССР; крайняя заинтересованность США в участии Советского Союза в войне с Японией придает этому соображению характер императива {121}.
Важнейшим решением Квебекской конференции было решение приступить к практической подготовке открытия второго фронта в Европе «около» 1 мая 1944 г. (операция «Оверлорд»). Черчилль дал свое согласие под нажимом Рузвельта. Осенью 1943 г. президент уже не видел иного главного направления военных усилий США и Англии. Постоянное брюзжание Черчилля, который, по словам Идена, становился «все более угрожающе антирусским» {122}, настойчивые «предостережения» в отношении «опасностей» укрепления военного сотрудничества с СССР уже не могли заставить Рузвельта изменить убеждение, что, как он говорил 4 октября 1943 г. на встрече с А.А. Громыко, «поддержание и дальнейшее развитие дружественных отношений» между США и СССР является абсолютно необходимым и соответствующим интересам обеих стран {123}. Идея Черчилля сохранить за Англией роль честного маклера в советско- американских отношениях была дезавуирована.
Уже после Квебека, расставшись с Черчиллем, Рузвельт смог еще раз удостовериться, что оценки меморандума Гопкинса – Бёрнса верны и должны быть положены в основу военно-стратегического планирования и всей дипломатической стратегии на обозримое будущее. Проведенное разведорганами США дополнительное исследование вклада Советского Союза в войну с гитлеровской Германией и перспектив его развития после победы не оставляло сомнений в объективности и сбалансированности выводов группы экспертов, подготовивших рабочие документы к конференции в Квебеке. В специальном докладе разведки подчеркивались достаточная мощь советской экономики для ведения крупных военных операций на заключительном этапе войны, высокий моральный дух армии и народа, превосходство в военной организации и вооружении советских войск над вермахтом. Доклад подтверждал вывод о способности Советского Союза самостоятельно довершить разгром Германии и покончить с «гегемонией стран «оси» в Европе». В разделе «Итоги» говорилось: «Советский Союз, сплоченный политически, сильный в морально- психологическом смысле, располагающий эффективной экономикой… ведет борьбу с Германией на равных или даже с превосходящих ее позиций» {124}.
Американская делегация во главе с К. Хэллом, участвовавшая в конференции министров иностранных дел СССР, США и Англии в Москве (19–30 октября 1943 г.), имела четкие инструкции Рузвельта следовать конструктивному подходу в обсуждении всех вопросов, стоявших на повестке дня. Неудивительно, что результаты Московской конференции, включая вопросы о втором фронте и укреплении межсоюзнических отношений, превзошли самые оптимистические ожидания. «Важной стороной всей Московской конференции, – говорилось в передовой статье газеты «Правда» от 2 ноября 1943 г., – является то, что она впервые дала возможность прийти к общим существенным решениям трем ведущим союзным державам» {125}.
Московская конференция создала необходимые условия для встречи руководителей трех союзных держав в Тегеране (28 ноября–1 декабря 1943 г.), но она носила подготовительный характер. Когда же английская и американская делегации во главе с Черчиллем и Рузвельтом прибыли в Тегеран, разногласия между ними по вопросу об открытии второго фронта (а военные вопросы были главными на повестке дня конференции «большой тройки») преодолены до конца не были {126}. По-видимому, этим, а также желанием лишний раз прозондировать позицию СССР и объясняется тот факт, что на первом пленарном заседании конференции в Тегеране 28 ноября Рузвельт занял выжидательную, даже двойственную позицию. Обратимость позиции президента в самый критический момент в истории антигитлеровской коалиции, казалось, могла сыграть злую шутку и обернуться тяжелыми последствиями. Услышав в выступлении
