идёт!

— Да что тут надумаешь, пан Мартын? — отозвался Роман, изо всех сил перетирая цепь. — Вот сорвёмся с привязи, тогда будем гадать… Немного уж осталось — больше половины перетёрли. Вот ударить бы раз, другой, так и сегодня цепь распалась бы!

— Жди! А тем временем Абдурахман с Арсена шкуру, как старый жупан, сдерёт… Да и с нас заодно!

— Ну что ж, надо его упредить! Задавить пса прежде, чем он нас загрызёт!.. Лет шесть тому назад, когда отец наш, атаман Стенька Разин, заварил на Дону и на Волге кашу и стал громить боярские усадьбы, приказчик, кровавый пёс, наговорил хозяину, что я парней подговариваю идти на помощь к Разину. Велел барин меня схватить и забить насмерть батогами. Но и я не лыком шит! Как только верные люди шепнули мне об этом, я с друзьями подстерёг приказчика в перелеске, когда он возвращался домой, и подвесил на берёзе. А потом, дождавшись ночи, незаметно пробрался к помещичьему двору, под стогом сухого сена высек огонь и хорошенько раздул его… На десять вёрст вперёд освещал нам пожар дорогу на Дон! И на сердце веселее стало оттого, что не с пустыми руками прибудем к славному атаману Разину…

— Гм, так вот ты, оказывается, какая птица, пан Роман, — промолвил Спыхальский. — А я и не знал… Ох и везет же мне на вас, шалопутные, Перун вас покарай!.. То пана Квочку встретил, царство ему небесное, теперь вот тебя, Роман… Может, и ты, пан Звенигора, такой же, как и они? А?..

— Все мы из одного теста, пан Мартын, — морщась от боли, усмехнулся Звенигора. — Но ты лучше не занимай этим голову. Мы, в общем-то, все неплохие люди!..

— Га, га, га! — захохотал Спыхальский. — В этом я и не сомневался. Мне сейчас даже стало весело от той мысли, что я наверняка наберусь от вас разбойничьего и своевольного духа. А вернусь на родную землю, в Польшу, натравлю хлопов против вельможного панства и пойду гулять по градам и весям, как Костка Наперский[1]. О пан Езус!

— Сперва дай выбраться из этой дыры, пан Мартын.

— Так-то оно так, проше пана… Вот я и думаю, к чему это рассказал нам пан Роман притчу из своей жизни? Не лучше ли и нам опередить своего обидчика Абдурахмана и укокошить прежде, чем он сдерёт шкуру с нас? Га?

— А что?! Славная мысль! — согласился Арсен. — Только дайте хоть немного очухаться. Но перетирать цепь надо как можно скорее. Время не ждёт!

Долго ещё они шептались в темноте. Никто не обращал на них внимания, никто не прислушивался к их шёпоту. Только где-то вверху глухо шумел ветер, завывая в снастях корабля, да словно из глубин моря доносился жалобный звук. То слышались стоны невольников, которые бредили во сне и звякали кандалами, когда кто-нибудь переворачивался или протягивал ноги.

На другой день ветер усилился. Грести стало тяжелей. Корабль бросало, как на качелях.

С палубы звучали взволнованные голоса корабельных старшин. Из отдельных слов, что долетали в помещение гребцов, Звенигора понял одно: приближается буря! Он сразу же поведал об этом товарищам.

— Роман, брат, как хочешь, а цепь перервать надо сегодня! Мы с паном Мартыном будем грести одни… Остерегайся только, чтоб Абдурахман не заметил!

— Зачем же рисковать? — удивился Роман.

— В бурю легче совершить то, что задумали. Да и надсмотрщика способнее будет схватить. Смотри, как кидаёт его, сатану! Не удержится на помосте да, глядишь, очутится как раз в моих объятиях! Тут ему и каюк!..

— Не болтать, собаки! — издали заорал Абдурахман и, подскочив к Звенигоре, несколько раз хлестнул арапником.

Невольники опустили головы и дружней налегли на весло.

— Ну, погоди, пся крев, — прошептал Спыхальский, — попадёшь же ты мне в руки!..

Весь день Звенигора и Спыхальский ворочали тяжёлое весло вдвоём. Роман, покачиваясь в такт с гребцами, яростно тёр железные кольца. Они жгли ему руки. Тогда он плевал на раскалённый металл и снова, ещё неистовей, тёр.

Перед вечером «Чёрный дракон» словно налетел на какую-то подводную преграду. Корабль содрогнулся. Грёбцов швырнуло так, что они слетели со скамей. Как спички, треснули несколько весел. Абдурахман распластался на помосте и не поднимался. Послышались вопли отчаяния и страха. Кто-то стал выкрикивать слова молитвы.

Роман не держался за весло, и его отбросило сильнее других. Он упал со скамьи и, выставив руки вперёд, чтоб не удариться головой о дубовую перегородку, покатился в носовую часть судна. Что-то обожгло ноги, — невидимая сила сдирала кандалы вместе с кожей. В тот же миг вскрикнул от боли Спыхальский. Перекрывая неимоверный шум и гвалт, его густой голос, казалось, заглушил и стоны невольников, и треск ломающихся весел, и рёв бури.

Никто сразу не понял, что случилось. Медленно поднимались невольники, охая и потирая бока. Абдурахман позеленел от страха, бледными губами шептал молитву.

И тут все вдруг ощутили, что корабль не так качает, как раньше.

— Братья; тонем! — раздался чей-то испуганный голос.

— Езус-Мария!.. — выдохнул Спыхальский.

Вновь поднялся неистовый крик. Абдурахман бросился к лестнице и быстрее полез вверх. Вскоре он вернулся с корабельным агой.

— Тихо! — гаркнул ага. — Чего разорались, бешеные ослы? Корабль не тонет! Слава аллаху, паша Семестаф — да продлятся его годы — мастерски ввёл его в тихую бухту, и мы здесь переждём бурю. Разобрать весла — и всем за работу! Надо отвести судно в безопасное место, там заночуем.

Гомон улёгся. Сломанные весла выбросили. Невольники принялись за свою работу. Никто на них теперь не кричал, никто не избивал: всех подгоняло желание спастись от смерти. Даже Абдурахман вроде притих и только исподлобья зло оглядывал гребцов.

Снова ударил барабан, однако его глухие звуки уже не падали тяжёлым камнем на сердце невольников, не вызывали ненависти и отвращения, — казалось, они предвещали спасение.

Звенигора и Спыхальский тоже с силой налегли на весло. Собственно, тянул его один Спыхальский, — стонал, а тянул, чтоб не выбиться из размеренного темпа, чтоб не отстать от других. Арсен помогал ему очень слабо: в изувеченной спине каждое движение отдавалось такой болью, будто на обнажённые, кровоточащие мышцы бросали горячую золу.

Роман возился в своём углу с цепью.

Вдруг он тихонько вскрикнул:

— Братья, готово! — От радости голос его дрожал. — Гляньте, цепь порвана! Недаром мне ноги едва не оторвало… Такой ударище был!

Спыхальский от радости подскочил на скамье:

— Ха, холера ясна! Дождались! Арсен, брат!..

— Тс-с-с! Спокойно, панове-братья, — прошептал Звенигора одними губами. — Роман, скорее берись за весло! Ни одним словом, ни одним движением нельзя выдать себя! Сейчас надо быть особенно осторожными… Поговорим ночью!..

Не веря себе, Роман дрожащими пальцами ещё раз ощупал разорванное звено цепи и взялся за весло.

За бортом корабля бесновался северный ветер.

«Чёрный дракон», почти не различимый в ночной темноте, слегка покачивался на волнах небольшой тихой бухты, окаймлённой с суши высокими холмами.

Казалось, весь корабль погружён в сон. Часовые — на корме и на носу судна — натянули поглубже башлыки, плотно закутались в длинные абы[2] и, примостившись в защищенных от ветра местах, спокойно дремали. В тесных и душных каютах храпели янычары. На нижней палубе время от времени позвякивали во сне кандалами невольники.

Не спали только Звенигора, Воинов и Спыхальский. Молча лежали впотьмах. Выжидали, пока на корабле все заснут.