немедленно!

— Или, Панове, — поддержал его не менее горячий Спыхальский, — айда на Сечь! Возьмём полкуреня казаков, вернемся в Чигирин — и покажем тому швабу!..

Разгорелся спор. Секачу и Спыхальскому возражали Метелица и Товкач.

— Вы как малые дети! — сердился Метелица. — Саблями! А что будет дальше, подумали? Договорились же: Грива с Рожковым обо всем узнают, присмотрятся, принюхаются, а потом уж и мы возьмёмся за дело. Нужно перехитрить Трауувер… Траер… Тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь!.. Травернихта, гром на его голову!

— Батько правильно думает, — сказал Звенигора. — Наобум нападать — шею сломать! Поищем другого пути, более разумного. Не всегда нужно на рожон лезть! Но это — потом. Возвращаемся завтра. По дороге я хочу на полдня заглянуть домой, если будет на то ваше согласие…

Ещё издалека, переезжая вброд Сулу по отмели, запорожцы заметили в хуторе какое-то необычное оживление. Посреди хутора стояла толпа, слышался гул встревоженных голосов, сквозь который прорывались отдельные выкрики и вопли.

— Что там опять за оказия? — спросил пан Мартын.

Арсен встревожился. Поднялся на стременах, стараясь рассмотреть, что происходит на площади, но, кроме пестрой женской одежды, соломенных брилей да мерлушковых шапок, ничего не увидел.

Не раздумывая долго, погнали коней через луг и вскоре по узкой хуторской дорожке выскочили на широкий выгон.

Здесь собралось почти все население Дубовой Балки. Одного взгляда на опечаленных, заплаканных женщин, притихших детишек, взволнованных старых мужчин и седых дедов, а особенно вооружённых по- походному казаков было достаточно, чтобы сообразить — провожают мужчин на войну.

Все обратили внимание на запорожцев. К Звенигоре тут же пробилась через толпу заплаканная женщина, схватила за стремя. Арсен сдержанно поздоровался.

Она подняла вверх распухшее от слез лицо.

— Арсен, голубчик, скажи ты моему антихристу — может, тебя хоть послушает! С тех пор как приехал с твоей сестрой, как подменили человека — все за вояку себя выдаёт! Вместо того чтобы косить и жать, вскочит на коня и мчится в степь. Там саблею рубит бурьяну головы, стреляет из мушкета… Все в казаки лезет… А сегодня — бедная моя головушка! — вместе со всеми собирается в войско… Бросает меня с малыми детками сиротою несчастною! А-а-а!..

Она прижалась к ноге Арсена и зарыдала.

«Антихрист» стоял в стороне, уныло глядел на жену и на запорожцев. Это был Иваник. На боку у него была сабля, а в руках мушкет. Казацкий жупан складками свисал с его узких плеч, шапка налезала на самые уши, но человечек этого не замечал и лихо подкручивал реденькие усы.

— Зинка, буде тебе! Поплакала — и хватит! Все равно по-моему получится, знаешь-понимаешь… Как надумал, так и сделаю!.. Турки идут, а я на печи буду сидеть? Эвон чего надумала… Ну нет, я воевать иду! Ещё, чего доброго, какого-нибудь пашу притяну тебе на аркане…

— А чтоб тебя в омут затянуло, ирод проклятый! Ты из меня все жилы вытянул! — Дородная молодица отпустила стремя и накинулась на мужа: — Чтоб я забыла тот день, когда под венец с тобой стала, бродяга несусветный!..

Звенигора не имел времени выслушивать проклятия и плач взволнованной женщины и тронул коня. Издали он увидел Стешу и Златку, которые, расталкивая людей, бежали к нему.

— Арсен!

Обе мчались рядом, но перед самым конём казака Златка вдруг нерешительно остановилась, а Стеша прижалась к брату. Наклонившись и поцеловав сестру в пылающие щеки, Арсен протянул руки к Златке, словно подбадривая её. Златка оглянулась кругом. Сотни глаз смотрели в этот миг на неё, следили за каждым её движением и взглядом.

Видя, что девушка все ещё колеблется, Арсен поравнялся с ней. И вдруг, неожиданно для всех и прежде всего для самой Златки, подхватил её под руки, поднял и посадил перед собою на коня.

— Ой, Милый, что ты делаешь? — испуганно шепнула девушка. — Люди же!

— Пусть смотрят! Чтобы знали, что ты моя!.. Тебя здесь не обижали?

— Нет.

— А воевода как?

— Уже поправляется понемногу. Вчера впервые сам по хате прошёл.

Они медленно ехали вдоль хутора: впереди Звенигора со Златкой и Стешей, державшейся за стремя, а позади, немного отстав, запорожцы.

У самого двора Стеша дёрнула брата за рукав. Арсен повернулся к ней. В глазах девушки невысказанный вопрос.

— Что тебе, сестрёнка?

Стеша вспыхнула.

— Арсен, а что я хочу тебя спросить… — начала нерешительно.

— Говори.

— А где один твой товарищ?

— Какой?

— Ну, такой белокурый… Романом звать…

Арсен внимательно посмотрел на Стешу. Теперь от его взгляда не скрылось замешательство, овладевшее девушкой, и краска, ещё гуще покрывшая щеки. А-а, так вот оно что! Какого-нибудь часа оказалось достаточно, чтобы она заприметила и роскошный пшеничный чуб Романа, и его стройную фигуру, и всю его спокойную голубоглазую красу.

При упоминании о донском казаке лицо Арсена помрачнело. Стеша заметила это.

— Погиб? Ранен? — тревожно вскрикнула.

— Ну с чего ты взяла? — медлил с ответом Арсен. — Живой он. В Чигирине остался…

— Не захотел сюда ехать с тобой? — В её голосе зазвучало чувство оскорблённой гордости.

— Да нет! Его там… важные дела задержали… А тебе зачем? Ты, случаем, не того…

Стеша вдруг отпустила стремя и, не отвечая, побежала открывать ворота. Арсен, глядя на её стройные ноги, сверкавшие из-под плахты[23], на чудесную русую косу, грустно улыбнулся. Разговор напомнил ему об опасности, в которой оказался его товарищ, о том, что задерживаться в Дубовой Балке он не имеет права.

Запорожцы въехали во двор. На крик Стеши первым из хаты выскочил Яцько. За ним выбежала мать. Наконец, поддерживаемый под руки Якубом и дедом Оноприем, вышёл на крыльцо воевода Младен.

Арсен переходил из объятий в объятия. Спыхальский тоже, на правах старого знакомого, здороваясь, целовался со всеми, наполняя двор своим могучим голосом. Метелица, Секач и Товкач степенно отвешивали традиционные запорожские поклоны.

Мать сразу начала собирать на стол. Ей помогали Стеша и Златка. Мужчины сидели на бревне, вели оживлённую беседу. Каждому было о чем спросить и рассказать. А пан Спыхальский успевал на обе стороны: помогал женщинам носить еду, кувшины с вишнёвкой и сливянкой и подбрасывал в общую беседу свои неожиданные смешные словечки.

Когда все уселись за стол, пан Мартын, цокая от удовольствия языком, стал пробовать вкусные напитки и не менее вкусные блюда. Ему нравилось все: и наваристый борщ со свежей зеленью, и пшеничные пампушки с салом и чесноком, и гречневые блины со сметаной, и коржики с маком да мёдом…

— О, какая это роскошь, Панове! — басил он, запихивая в рот пышный гречаник, на котором густая холодная сметана белела как снег. А запивая еду ароматной сливянкой, жмурил от восхищения глаза, чмокал губами и мурлыкал, словно кот: — М-м-м! Сколько на этом свете живу, ничего лучшего не пил!

— Не спеши, пан Мартын, хвалить, — сказал дед Оноприй, вставая из-за стола. — Есть в нашем краю вещи и получше!

Он поковылял к погребу и вскоре вернулся с большим деревянным жбаном, наполненным по самый край золотистым напитком. Подал пану Мартыну полную кружку.

Спыхальский вдохнул резковатый, но приятный запах напитка и немного отхлебнул. Лицо его блаженно