будешь моими глазами, а я тебя хлебом кормить буду… Пока есть кобза и голос — не пропадём». — «Хорошо, дедушка, — отвечает. — Дай ещё кусочек хлебца…» Вот так он и прибился ко мне. А теперь стал как родной…

Сом насторожился и замолк: с крыльца донеслось топанье чьих-то ног.

— Поклон тебе, кошевой атаман! — поздоровался Звенигора, войдя в светлицу. — Ты звал меня, батько?

— Звал. Проходи.

Серко внимательно оглядел казака. Его пристальный взгляд уловил перемену во внешности Звенигоры. Заметил он и какое-то беспокойство в его глазах.

— Ты куда-то собрался, Арсен?

— Да, батько, еду в Дубовую Балку Весть получил — мать тяжело заболела… Проведать хочу.

— Вот как, — сказал задумчиво Серко. — А я хотел обратиться к тебе с просьбой… с великой просьбой… Теперь и не знаю, говорить ли. У тебя теперь и своих забот хватит.

— Слушаю, батько. Говори.

— Хорошо. Только помни: от моего поручения можешь отказаться, ибо дело очень тонкое, а главное, трудное и опасное. Понимаешь?

— Понимаю, — тихо произнёс Звенигора. — Какое же дело?

— Хотел послать тебя в Порту9. Одного. Тайным послом. А что это значит, знаешь сам. Потому ещё раз говорю — ты волен не принимать моё поручение.

— Что там надо сделать?

— Выкупить моего брата… Кобзарь поведал — в неволе он, возле Варны… Однако главное задание — разведать, правда ли, что турки готовят нападение на Украину. Слухи об этом есть. А если готовят, то когда, какими силами…

Серко умолк. Внешне казался спокойным. Но не трудно было заметить, как высоко вздымалась под белым жупаном его грудь. Косой луч солнца прорвался сквозь красное стёклышко витража и упал ему на усы. Седые волоски заблестели, словно их окропили слезы.

— Я поеду, батько, — твёрдо сказал Звенигора.

Серко стремительно подошёл к нему, обнял за плечи.

— Спасибо тебе, сынку! — Кошевой не скрывал, что был растроган. — Спасибо! Тогда не теряй времени, ведь и ты торопишься. Навестишь мать, а уж оттуда — в путь… Дело моё не скорое, успеешь… Сом, расскажи казаку, где найти Нестора. А я приготовлю все, что надо.

Кошевой прошёл в соседнюю комнату, что служила ему спальней. Через полчаса появился с небольшим, перевязанным голубой лентой свитком пергамента и старым кожаным поясом.

— Это — письмо мурзе Кучук-бею, — протянул свиток. — Хотя мы с ним не раз рубились в бою, в мирное время он радушный и гостеприимный человек. Мурза пропустит тебя через орду и выведет к Дунаю. А в Валахии и в Болгарии ты уже сам себе голова.

— Там я ходил с караванами, дорогу знаю. Да и обычаи тоже. Лишь бы татары не заарканили…

— Кучук-бей не позволит Он мой должник: я отпустил из плена двух его племянников… Такое не забывают. А этот пояс надень на себя под шаровары и береги как зеницу ока! В нем зашиты золотые монеты — польские злотые, английские гинеи, испанские дублоны. Думаю, хватит. И для выкупа за Нестора, и тебе на дорогу. Пояс старый, незавидный, но, сам понимаешь, цены немалой…

Пояс действительно выглядел невзрачно — потёртый, обшарпанный, но когда Звенигора взял его в руки, то почувствовал его тяжесть.

— Сколько тебе надо времени на сборы? Мне хочется, чтобы ты выехал немедленно и никто не проведал бы о цели твоей поездки. Товарищам скажешь — посылаю тебя с письмом к гетману Самойловичу.

— Чего казаку собираться, — ответил Звенигора. — Я уже готов.

— Вот и хорошо. Конь ждёт тебя у крыльца.

— Спасибо. Будь здоров, батько кошевой! Будь здоров, кобзарь! К весне ждите меня назад!

— Удачи тебе, Арсен! — Серко обнял казака и троекратно поцеловал его.

Звенигора затянул под сорочкой пояс, вышел на крыльцо. Джура уже держал за повод молодого горячего коня.

Казак быстро сбежал с крыльца, вставил ногу в стремя и лихо вскочил в седло. Застоявшийся конь затанцевал под ним, запрядал ушами.

Чтоб не вдаваться в долгие разговоры с товарищами, Звенигора лишь на миг остановился возле компании.

— Прощайте! Кошевой посылает к гетману с письмом. По дороге заверну и в Дубовую Балку!

— Счастья тебе, сынок! — прогудел охмелевший Метелица.

Звенигора, не слезая с коня, ещё раз поклонился товариству и тронул поводья. До ворот его проводили Секач и Товкач. Там друзья расстались. Секач и Товкач поспешили назад, чтобы перехватить ещё по ковшу горилки. А Звенигора оглянулся, окинул взглядом широкую площадь, шумливую толпу казаков, низкие мазаные курени и выехал из крепости.

Первый и второй день миновали без происшествий. Ночевал Звенигора на хуторах у знакомых казаков. Ехал степью, прямиком.

Стояла сухая солнечная погода. Морозы ослабели. По утрам холмистая равнина до самого горизонта мерцала сизым инеем, который густо покрывал пушистый ковыль, степной камыш и чахлый колючий бурьян. Днём становилось тепло, иней сходил, и степь сразу чернела, навевая тоску и грусть.

На третий день, в полдень, Звенигора увидел впереди темно-серый дым. Он призрачными вьющимися столбами поднимался из-за горы и устремлялся высоко в голубое безоблачное небо.

Звенигора подстегнул коня, погнал галопом, пока не выскочил на крутой склон, на котором встал как вкопанный, поражённый неожиданным зрелищем. С холмов сбегал, чернея, голый лес, а внизу, в затишье, отливал желтизной широкий луг. Вдоль ручья взвивались багровые костры: там горел хутор. В небо поднимались бурые столбы дыма. Малиновые языки пламени охватывали приземистые постройки, и над ними дрожало раскалённое марево, пронизанное искрами.

«Татары!..»

Звенигора внимательно посмотрел вокруг. Вон, на другой стороне долины, по узкой ложбине поднимается вверх конный отряд. У казака зоркий взгляд, и он видит фигуры всадников в лисьих малахаях, с луками за спиной. А между ними — пеший ясырь10: мужчины, женщины, подростки.

Звенигора скрипнул зубами: проклятые людоловы! Разбой, грабежи и порабощение сделали своим ремеслом, что приносит им огромные прибыли на невольничьих рынках Крыма и Турции. Будь с ним сотня казаков, он не задумываясь бросился бы в погоню, чтобы вызволить людей. А что сделает один? Остаётся только благодарить судьбу, что сам не попал к ним в лапы.

Казак спустился в долину и медленно поехал улицей охваченного пламенем хутора. Конь насторожённо прядал ушами, косил глаза на трупы стариков и детей.

В одном дворе под грушей внезапно поднялась фигура женщины. Звенигора подъехал к ней. Женщина взглянула на него безумными глазами. Возле неё лежали двое детей в белых, залитых кровью рубашонках.