— Ха-ха-ха! — ещё громче захохотал Грива и швырнул пылающий факел в закром…

Страшный взрыв потряс Чигиринскую гору. Заколыхалась земля. Яркое пламя взмыло высоко в небо, осветило весь город и его окрестности. Вздрогнули мощные стены и башни крепости и рухнули всей своей тяжестью на уцелевшие дома и конюшни.

И тотчас же занялся пожар. Его отблеск далеко осветил все вокруг…

Страшная сила подняла Рожкова над землёй и швырнула в бездонную тьму к подножию Каменной горы… Он тяжело упал на кусты тёрна, что росли под горой, и покатился вниз. Тёрн исколол его, поцарапал, но спас от смерти. Внизу Рожкова подхватили чьи-то сильные руки, подняли. Это был генерал Гордон. Рядом с ним стоял Звенигора. Роман лежал на земле.

— Рожков! Живой! — крикнул генерал и радостно прижал стрельца к груди.

— Живой, — тихо ответил Рожков и медленно добавил: — А… Грива…

Все склонили головы, помолчали, отдавая последнюю дань тому, кого уже не было с ними. Потом медленно побрели к Тясмину.

На месте Калинового моста торчали сваи. В воде чернели мокрые балки и доски. Между ними барахтались воины. Одни плыли к противоположному берегу, другие, ухватившись за скользкие бревна, с завистью и отчаянием смотрели на тех, кто умел плавать. Третьи, нахлебавшись воды, отчаянно барахтались, умоляя о помощи, и, не получив её, опускались на дно.

Увидав, как бесславно погибают его воины, генерал Гордон вскочил в воду, закричал:

— Братцы, что же вы! Помогите им! Не дайте тонуть!

Его никто не слушал. Сзади все ближе слышались крики янычар, которые опомнились после взрыва в замке и начали преследование. В воду, между тонущими, плюхнулись первые раскалённые ядра. Турки начали обстреливать переправу.

Гордон в отчаянии схватился за голову. Разве мог он ещё час тому назад подумать, что его полки и полк Коровки погибнут не в бою, а в холодных водах Тясмина? Невыносимое отчаяние словно клещами сжало ему горло. Из многолетнего военного опыта он знал, что никакие приказы, никакие просьбы не помогут сейчас охваченному паникой войску. Но это уже, собственно, было не войско, а объятые животным страхом и единственным желанием спастись толпы людей, без оружия, без старшин, которые растеряли своих воинов в этой страшной кутерьме. Теперь каждый заботился только о себе и стремился к единственной цели — добраться до противоположного берега.

Его поразила неожиданная мысль: неужели перед ним те же самые люди, которые только час назад так храбро сражались, самоотверженно отстаивали замок, бились с врагом, с презрением смотрели смерти в глаза?.. Да, те же самые люди. Но они утратили боевой дух, веру в победу, утратили, наконец, чувство локтя товарища и поэтому бесславно гибли…

— Кто же виноват?

В мыслях он проклинал все на свете: Ромодановского — за его необдуманный, поспешный приказ, турок, темноту, Тясмин, ставший преградой…

Вблизи разорвалась бомба — брызнула горячим жаром, осветила все вокруг. Гордон покачнулся и упал в воду. Кузьма Рожков подхватил его, помог подняться. На счастье, генерал даже не был ранен.

Натыкаясь на сломанные сваи, на плавающие в воде доски с разбитого моста, на скорченные тела утопленников, они вместе поплыли к противоположному берегу…

За ними вошли в воду и Арсен с Романом.

На берегу появились янычары. Их резкие гортанные крики зазвучали над кроваво-тёмными волнами реки. Лишь несколько шагов отделяло их от беглецов, но никто не пожелал бросаться вплавь за ними. Только те, у кого оказались заряженными янычарки, выстрелили несколько раз. Пули с плеском шлёпнулись в воду.

Поддерживая Романа, Звенигора порывисто загребал правой рукой, вкладывая в неё всю свою силу и надежду на спасение. Одежда сразу отяжелела и тянула вниз. Мешалась в ногах прицепленная к поясу сабля. Взбаламученная тысячами рук и ног вода заливала рот. Роман потерял много крови, ослаб и, хотя шевелил ногами, еле держался на поверхности. Арсен потихоньку тянул его за собой, минуя обессиленных пловцов, которые, теряя надежду, все ещё барахтались среди роголистника, обросших тиной свай и скользких холодных брёвен.

Не широка речка Тясмин, но глубока, и уже не одному стрельцу и казаку она стала могилой. Не одной матеря посеребрила преждевременной тоской голову, не одну сотню маленьких деток осиротила, не одну любимую разлучила с милым…

Роман совсем обессилел. Даже не мог уже сам держаться за одежду Арсена. Звенигора тоже терял последние силы. Берег был недалеко. С него в воду опускались ветви чернотала и калины. Казалось, стоит протянуть руку — и ухватишься за них. Но не тут-то было! Здесь, на повороте реки, течение было быстрым и сносило в сторону, а водоворот затягивал на дно.

Несмотря на то что ночная вода холодила, Арсену стало жарко. Неужели придётся тонуть? И никто никогда не расскажет Златке, куда пропал её любимый, не укажет его могилы? Не принесёт матери в Дубовую Балку вести о последних минутах сына?

Он стиснул зубы и плыл по-собачьи, отчаянно болтая ногами и рукой. Иначе уже не мог. Боялся, что если на миг опустит ноги вниз, то уже не сможет плыть дальше, они потянут его в холодную бездну, на тёмное илистое дно.

Берег приближался медленно. К нему — на всем протяжении, сколько мог видеть глаз, — тянулись мокрые растопыренные руки тех, кто доплыл раньше. Но не всем удавалось выбраться на берег. Арсен видел, как некоторые из этих рук бессильно хватали воздух, пытаясь дотянуться до какой-нибудь спасительной ветки, а потом ныряли под воду и больше не появлялись на поверхности.

Он еле-еле доплыл. Уцепился коченеющими пальцами за ободранную калиновую ветку и не мог вылезти. Ноги не доставали дна. Обрывистый берег с углублениями, в которых, очевидно, водились раки, отвесно шёл вниз. Арсен изо всех сил зажал в руке спасительную ветку и подтянул к себе Романа. Перевёл дух. Выплюнул изо рта воду с тиной. Нащупал коленом узкий уступчик, вымытый течением, и стал на него. Сердце билось в груди, как у больного лихорадкой. Звенигора был так угнетён и утомлён, что даже не ощутил радости от спасения.

Кто-то протянул ему руку. Сначала он поднял Романа, потом уже вылез сам. Романа положили на берегу, и он в изнеможении стонал, а Звенигора сел под вербой, опершись спиною о её корявый ствол, скорбно смотрел на Чигирин. Видел, как кровавые отблески выхватывали из тьмы руины Нижнего города и мрачную громаду Каменной горы.

Среди пожарищ сновали тёмные фигуры янычар.

Арсен тяжко вздохнул. Вздрогнул от внезапного холода, что охватил его грудь и сжал, как тисками, сердце. Неужели все это наяву? Неужели он собственными глазами видит страшные руины Чигирина и его падение? Арсен провёл ладонью по мокрому лицу, смахивая невидимые в темноте слезы, и впервые пожалел, что его не скосила сегодня вражья пуля или не затянул в холодную бездну водоворот.

Самойлович и Ромодановский отдали приказ войскам отступать к Бужинской гавани, что на Днепре.

Под покровом густого предутреннего тумана стотысячное русско-украинское войско тихо снялось с позиций на левом берегу Тясмина. Все были подавлены: позади, в турецких руках, оставались руины Чигирина, оставалась половина украинской земли — Правобережье. И хотя военачальники, рядовые казаки и стрельцы понимали, что это ещё не поражение, что, пока существует боеспособное войско, есть надежда на успешное завершение войны, все же каждый чувствовал вину перед отчизной, перед погибшими товарищами за это отступление.

Рано утром хан Мюрад-Гирей сразу пронюхал, что урусы отступили. С крымской и ногайской ордами кинулся вдогонку и, надеясь на лёгкую добычу, напал на правое крыло казацких полков. Но, встретив шквальный огонь из мушкетов и пистолетов, татары, вооружённые преимущественно луками и саблями,