университетской библиотеке и предпочла получать выплаты по программе социальной защиты. В другом столетии ее бы назвали праздной женщиной, но, по меркам двадцатого века, она была «активной». Читала литературу по социальной теории, посещала собрания группы под началом каких-то женщин из Калифорнии и сама организовала «семинар», по тем временам вещь необычную, и, хотя в традиционном понимании ее карьера закончилась, она росла в собственных глазах и вскоре бросила вызов вопиющим проявлениям мужского шовинизма и всей системе сексизма, в которой ее муж играл свою роль, ибо система эта была продолжением общественных институтов, поддерживавших его как мужчину, хотя он это и не признавал, отделываясь светской болтовней.
Это было, как она тогда выразилась, все равно что шагнуть в зазеркалье. Все вдруг предстало в ином свете, и она уже не могла, а значит, и он, по-прежнему, как ни в чем не бывало, довольствоваться такой жизнью. Кое-какие вещи утрясли после обстоятельного обсуждения. Ему, рационалисту, было непросто придумать аргументы, почему он не помогает ей по дому. Он считал, что быт угнетает его сильнее, чем ее, но вслух этого не говорил. Мытье посуды было наименьшим из зол. Ему предстояло пересмотреть целый ряд глубоко укоренившихся заблуждений, среди них подсознательное ощущение собственного «главенства», бесчувственность, неумение слушать и слышать ее, по-настоящему слышать, чтo она говорит, и отдавать себе отчет в том, что система, работающая в его пользу как в мелочах, так и в серьезных вопросах, почему-то всегда обращена против нее. Один пример: он мог пойти в паб, чтобы пропустить пинту пива в свое удовольствие, она же – нет, на нее сразу уставились бы местные мужики, и она почувствовала бы себя шлюхой. Он свято верил в важность своей работы, в свою объективность и рациональность. До него просто не доходило, что познание себя есть насущный труд. Были и другие аспекты познания мира, в частности мира женщины, от которых он отмахивался. Он с брезгливостью, хотя и делал вид, будто это не так, относился к ее менструальной крови, что оскорбляло саму ее женскую сущность. Их занятия любовью, эти слепо воспроизведенные позы доминирования и подчинения, были имитацией насилия и потому фундаментально порочны.
Прошли месяцы, состоялось множество вечерних разговоров, когда Биэрд в основном слушал, а в паузах обдумывал рабочие моменты. В ту пору он исследовал фотоны под неожиданным углом. Однажды среди ночи, когда их, по обыкновению, разбудил плач близнецов, они лежали на спине бок о бок, не включая свет, и тут Мейзи сказала, что она от него уходит. Она все обдумала и не желала слышать никаких возражений. Среди сонных холмов Центрального Уэльса сформировалась коммуна, и она решила вступить в нее, раз и навсегда. Она избрала свой путь, ему этого было не понять. На кону стояли ее самореализация, ее прошлое, ее самосознание как женщины, в котором ей необходимо было разобраться. Это был ее долг. В тот момент Биэрда охватило сильное и доселе незнакомое чувство, у него перехватило горло, а из груди вырвался всхлип, который он не сумел удержать. Гибсоны, наверняка услышавшие его за стенкой, запросто могли принять это за крик. Он испытал одновременно радость и облегчение, а затем – состояние возрастающей невесомости, как будто он сейчас взмоет над кроватью и стукнется головой о потолок. Вдруг перед ним открылись горизонты, перспектива свободы: работай, когда хочешь, можешь пригласить к себе одну из женщин, привлекших твое внимание в кампусе, или посидеть на ступеньках библиотеки, или заняться самоанализом, не комплексуя из-за того, что он избавился от Мейзи. По щеке скатилась слеза благодарности. А еще его снедало острое нетерпение: скорей бы ты исчезла. Промелькнула мысль предложить прямо сейчас отвезти ее на станцию, вот только в три часа ночи из Льюиса не ходили поезда, к тому же она еще не собралась. Услышав всхлип, она включила ночник и, приблизив к нему лицо, разглядела мокроту под глазами. И тогда она сказала, тихо, но твердо и внятно: «Майкл, только без шантажа. Я не позволю, повторяю,
Как хорошо, что бар был такой большой. Двое на сцене громко запели в унисон что-то игривое по-испански, и каждый припев слушатели встречали раскатами смеха. Хотя Биэрд провел уже немало времени в этом уголке Соединенных Штатов, он не понимал ни единого слова. Он просигнализировал об очередном виски и уже через минуту отсасывал жидкость из-под толщи льда. Когда еще расставание супругов проходило так безболезненно? Через неделю она уже была на ферме, затерянной среди холмов в графстве Пауис. В течение года они пару раз обменялись открытками. Следующая пришла из ашрама в Индии, где она прожила три года и откуда в один прекрасный день прислала свое радостное согласие на развод вместе со всеми исправно подписанными бумагами. Снова он ее увидел только на свое двадцатишестилетие, на котором она появилась с обритой головой и колечком в носу. Годы спустя он произнес речь на ее похоронах. Возможно, именно из-за легкости их расставания в старом приходском доме он потом с такой беззаботностью женился снова и снова.
Он не без труда поднялся на ноги и через круглый зал направился в туалет. По местным, достаточно высоким стандартам он не считался сверхтолстым. Даже здесь, в баре, ему дала бы фору одна парочка, мужчина и женщина, которые были вынуждены сидеть в своих креслах на самом краешке. И все же Биэрд был толст, и оттого что он слишком быстро встал, у него заболели колени и закружилась голова. В холле при виде его из-за конторки вышел портье и заспешил следом.
– Простите, мистер Биэрд, сэр? Я вас узнал. Добро пожаловать в «Камино Реал»? Вас спрашивал один джентльмен?
Почти каждая фраза у него выходила с вопросительной интонацией.
– Мистер Хаммер?
– Нет. Неделю назад? Из Англии? Он не оставил записки?
– Как он выглядел?
– Такой крупный? Трупин или что-то в этом роде?
Так бы они и обменивались вопросами, но тут Биэрд увидел Хаммера в стеклянных дверях, а впереди носильщик толкал тележку с багажом. Друзья обнялись, портье ретировался с самоуничижительной улыбочкой, и Биэрд благодарно кивнул ему вослед.
– Тоби!
– Шеф!
С тех пор как Хаммер узнал про эту старую кличку Биэрда, он, не без иронии, пустил ее в обиход. Другие участники проекта тоже ее подхватили, что самого Биэрда только радовало. Это сильно подсластило пилюлю, каковой для него стало увольнение из Центра.
Тоби был на три года старше Биэрда, тощий, крепкий, с прямой спиной, с глазами и кожей человека, уже лет двадцать не притрагивавшегося к спиртному. Притом что Хаммер ходил на кривых ногах, как пересидевший в седле ковбой, он все еще играл в сквош и в одиночку бродил с рюкзаком в горах Высокой Сьерры. По крайней мере, он так утверждал. Проведя какое-то время в его компании, Биэрд обычно садился на диету, чуть не на целый день. Хаммер был электронщик, но в начале восьмидесятых решил переквалифицироваться в алкоголика, пустить под откос свой брак и распугать, как водится, всех друзей. Пролечившись и вернув потерянное, в том числе жену и детей, он втянулся в работу, не имевшую точного описания. Он сводил людей и заключал сделки. Он познакомил Биэрда с юридическими консультантами в области налоговых льгот и бухгалтерами, сведущими в федеральном законодательстве, с посредниками в Вашингтоне, бороздящими обширные и мутные просторы между коммерцией и политикой, с брокерами, имеющими доступ к грантам крупных фондов, с участниками рискованных операций, знающими кого-то, кто знает близких друзей таких воротил, как Винод Хосла и Шаи Агасси. Хаммер осуществлял проводки биэрдовских заявок на патенты, арендовал землю под Лордсбургом с правом на покупку, сделался своим в солнечном братстве и перезнакомился с инженерами и специалистами по материалам. Он даже сумел вытянуть денежки из людей Буша на излете администрации, а в недавнем прошлом получил еще больше от щедрот Обамы.
Но Хаммер не мог защитить проект от задержек и постепенного съеживания, а временами, казалось, и полного паралича. Каждый этап сопровождался компромиссом. Полигон в Лордсбурге стал четвертым в списке приоритетов на американском юго-западе. В той же Аризоне или Неваде были места, в которых выпадало больше солнечных дней в году, но из-за конкуренции среди больших компаний резко взлетели цены. В других точках не было своей воды или хороших дорог или выхода к близкой энергосети или столь же дружелюбной местной торговой палаты. Компанию, которую создали они с Биэрдом и другими учредителями, пришлось три раза открывать заново для получения налоговых льгот. Федеральная служба безопасности относилась с подозрением к биэрдовскому статусу иностранного гражданина, от официальных же писем
