предметом переговоров. Он находился в ту минуту за окном, это самостоятельное «я», упрашивающее дать ему существование, и он же находился у нее внутри, загадочно развивавшийся, поддерживаемый биением пульса у нее в крови. Они с Дугласом обсуждали сейчас не беременность; они обсуждали индивидуальную личность. Клэр почувствовала, что любит свое дитя, кем бы оно ни было. В ее жизни началась новая любовь. Затем ребенок за окном пропал. Она не видела, как он ушел. Он просто растворился в воздухе. Теперь Клэр снова обратилась к Дугласу, который все продолжал свою окольную речь, и почувствовала, что должна ему помочь. Совершенно преображенная, она с нежностью вспомнила их любовь и подумала о том приключении, в которое они пускались вместе в эти минуты. То, что она видела сейчас, не было ни двуличностью, ни трусостью. Просто мужчина собирал в кулак все свои мужские силы разума и логики, все доступное ему понимание происходящих событий, потому что пребывал в глубокой панике. Откуда ему было знать, что значит иметь ребенка? Ребенок не жил внутри его, он никаким образом не был частью его, и к тому же Дуглас совершенно правильно чувствовал, что ребенок может навсегда изменить его жизнь. Разумеется, как тут не запаниковать? Откуда ему было знать, что он не полюбит свое дитя, пока не увидит его, пока не поймет, кто он такой? Дуглас занимался какими-то перечислениями на пальцах левой руки, не осознавая, что его судьба предрешена. Клэр вспомнила, какой у него был величественный вид, когда он появился в универмаге, каким он тогда казался сильным. Ее ошибка заключалась в том, что она решила, будто Дуглас или какой-либо другой мужчина способен оставаться сильным в любых обстоятельствах. Она просто взяла и сообщила ему о своей беременности, ожидая, что он тут же разделит ее радость, немедленно возьмет все в свои руки. А затем она замкнулась и с мазохистским удовольствием принялась жалеть себя. Там, где Дуглас оказался слаб, она проявила еще большую слабость. Но правда-то заключалась в том, что она была сильнее, потому что уже любила свое дитя, потому что знала нечто неизвестное Дугласу. Значит, ответственность лежала на ней, наступило ее время действовать. Пришел момент, когда она должна была решать. Она оставляет ребенка, это теперь было вне всяких сомнений, и берет вот этого мужчину в мужья. Клэр положила ладонь на руку Дугласа и перебила его во второй раз.

Миссис Льюис закрыла глаза и откинула голову на подушку. Они сидели в тишине в сгущавшихся сумерках. Судя по ее ровному дыханию, можно было подумать, что она уснула, но она наконец сказала, не открывая глаз и не двигая головой:

– Теперь твоя очередь рассказывать.

Без колебаний Стивен изложил свою историю, опустив только подробности, касавшиеся Джулии. Он просто ходил в тех местах, сказал Стивен, а в конце, закончив описание своего падения через подлесок, придумал, будто пришел в себя на обочине дороги, в сотне метров от паба. Описывая велосипеды и стараясь не пропустить при этом ни одной детали, Стивен внимательно следил за матерью. Однако на ее лице не возникло никакого отклика, даже когда он стал вспоминать жесты, одежду, заколку у нее в волосах. Она отозвалась лишь после того, как он закончил, да и то это был короткий вздох: «Ах да… » Тут нечего было обсуждать. Помолчав еще минуту, мать сказала, что чувствует усталость. Стивен помог ей подняться с кресла и проводил наверх. Они пожелали друг другу спокойной ночи, стоя на лестничной площадке.

– Почти все сходится, – сказала она. – Почти. Миссис Льюис повернулась к Стивену спиной и ушла к себе в спальню, для верности придерживаясь рукой за стену.

Через час вернулся отец, настолько измотанный, что еле переставлял ноги под тяжестью своего пальто, не в силах согнуть руку, чтобы расстегнуть пуговицы. Стивен помог ему и довел до кресла, где перед этим сидела мать. Лишь через четверть часа, в течение которых он молча пил пиво, принесенное Стивеном, мистер Льюис сумел рассказать о перенесенных им испытаниях. День, наполненный беспокойными ожиданиями, опозданиями на автобусные пересадки, давкой и зависимостью от посторонних людей, истощил все его силы. Непривычный к грязи в общественных местах и настырному поведению нищих, отец Стивена был шокирован.

– Отбросы на улицах, непристойные надписи на стенах и кругом такая нищета, сынок, все так изменилось за десять лет. Как раз десять прошло, с тех пор как я в последний раз был у Полин. Совершенно другая страна. Больше похоже на Дальний Восток в худшие времена. Нет у меня на это ни сил, ни духу, сынок.

Он допил пиво. Стивен заметил, как дрожит стакан в его руке. Желая подбодрить отца, Стивен рассказал ему, что он был прав с самого начала и что книга по детскому воспитанию была написана за несколько месяцев до того, как Комиссия собрала все материалы. Но мистер Льюис просто пожал плечами. Почему это должно его радовать? Захрустев всеми суставами, но отказавшись от помощи Стивена, он поднялся и заявил, что идет спать. Прежде мистер Льюис никогда не упускал возможности выпить вечером пива и поболтать с сыном, но в этот раз он лишь слабо похлопал Стивена по плечу и стал подниматься по лестнице, нетерпеливо зевая на ходу. Была едва половина десятого, когда Стивен, вымыв чайную посуду и стаканы для пива, выключил свет и тихонько выскользнул из дома, в котором спали его родители.

Сообщение о Руководстве по детскому воспитанию, якобы секретно изданном в недрах администрации премьер-министра, проникло в печать в виде одной колонки на второй странице единственной газеты, не занимавшей активных проправительственных позиций. Статья была умело построена на умолчаниях и ссылалась не более чем на слухи и неназванные источники информации, так что премьер-министру ничего не стоило в очередном Парламентском часе два дня спустя походя отмести саму возможность существования такой книги. Тогда материалы, посвященные этому вопросу, переместились на нижние строки первой страницы и украсились рядом вызывающих цитат, но все еще не называли впрямую владельца скандальной рукописи. Но к концу недели лидер парламентской оппозиции получил по почте фотокопию полного текста, и в понедельник все та же газета вышла с кричащим заголовком, который предвещал бурю, а ниже представители оппозиции щедро обвиняли правительство в «грубом и чудовищном цинизме», «отвратительной и бессмысленной закулисной возне» и «грязном предательстве родителей, парламента и принципов демократии». К среде и другие газеты взялись за раскручивание этой истории. Заднескамеечники с правительственной стороны, писала пресса, были «встревожены» и «рассержены». Нижняя палата срочно потребовала провести внеочередные дебаты, и дебаты были обещаны, но состоялись лишь через неделю.

Еще с тех времен, когда Чарльз Дарк находился на службе, Стивену нравилось думать, что ему известна закулисная сторона подобных кампаний, и действительно, пока все шло хорошо. Ослабленная оппозиция напряглась для усилий, других громких событий, способных отвлечь внимание общественности, в это время не происходило, и даже после всех прошедших лет от высшей власти ожидали игры по общим правилам.

Недельная отсрочка была важна. В ту же среду, с целью продемонстрировать открытый характер правительства и сделать дискуссию содержательной, премьер-министром было издано распоряжение напечатать две тысячи экземпляров скандальной книги и разослать ее газетчикам и прочим заинтересованным сторонам. Правительственное издательство трудилось всю ночь, и уже на рассвете за