Заставив себя поднять голову, Тэрнер увидел впереди лишь пустынное, мерно вздымающееся море да крупные жирные пузыри, поднимающиеся на поверхность.

Когда к ним прикасались капельки дождя, выпадавшие из огромного облака пара, уже превращавшегося во влагу на этом лютом холоде, они лопались.

«Стерлинг» погиб, но потрепанные остатки конвоя, раскачиваясь с борта на борт и с носа на корму, упорно продвигались на север. Осталось всего семь судов — четыре «купца», в том числе флагманское судно коммодора, танкер, «Сиррус» и «Улисс». Ни одно из судов не было целым, все получили повреждения, тяжелые повреждения, но больше остальных досталось «Улиссу».

Уцелело всего лишь семь судов. А ведь вначале в конвое насчитывалось тридцать шесть единиц.

В 08.00 Тэрнер послал светограмму «Сиррусу»: «Радиостанция выведена из строя. Сообщите командующему курс, скорость, место. Подтвердите рандеву в 09.30. Зашифруйте».

Ответ пришел ровно час спустя. «Задержка из–за сильного волнения. Рандеву ориентировочно в 10.30. Выслать авиационное прикрытие невозможно. Продолжайте идти к месту назначения. Командующий».

— «Продолжайте идти!» — яростно воскликнул Тэрнер. — Вы только послушайте его! «Продолжайте идти!» А мы что делаем, черт возьми? Кингстоны открываем? — Он замотал головой в гневе и отчаянии. — Не люблю повторяться, — произнес он с горечью. — Но приходится. Как всегда, выручка приходит слишком поздно, тысяча чертей!.[18]

Давно наступил рассвет, день был в полном разгаре, когда вдруг начало снова темнеть. Небо обложили тяжелые свинцовые тучи — бесформенные, зловещие. То были снеговые тучи. Слава Богу, скоро повалит снег, только он теперь может спасти конвой.

Но снегопада не было. На них, как снег на голову, обрушились «юнкерсы».

Сначала послышался размеренный, то стихающий, то усиливающийся, гул моторов: это бомбардировщики методически обшаривали пустынную поверхность моря («Чарли» улетел еще на рассвете). Но обнаружить крохотный конвой было лишь вопросом времени. Спустя десять минут после первого оповещения об их приближении головной «юнкерс», падая на крыло, ринулся вниз.

Прошло всего десять минут, но этого оказалось достаточно для того, чтобы, посовещавшись, принять решение, какое приходит в минуту отчаяния.

Когда «юнкерсы» приблизились, они обнаружили, что конвой движется строем фронта: танкер «Варелла» в середине, по два транспорта с обоих его бортов, чуть впереди, а «Сиррус» и «Улисс» прикрывают фланги. Случись рядом подводная лодка, ей ничего не стоило бы поразить разом все суда. Но метеорологические условия не благоприятствовали действиям подводных лодок, зато такой строй позволял по крайней мере постоять за себя. Если бы бомбардировщики приблизились с кормы — излюбленный прием «юнкерсов», — они натолкнулись бы на плотную завесу огня всех семи кораблей. Атакуй они с флангов, им пришлось бы сначала атаковать корабли охранения, поскольку ни один «юнкере» не станет подставлять свое незащищенное брюхо под снаряды орудий военного судна… Бомбардировщики решили атаковать одновременно с обоих флангов — пять машин шли с востока, четыре с запада. На этот раз они несли запасные топливные баки.

Смотреть, как идут дела у «Сирруса», Тэрнеру было недосуг. Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик. В промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук «эрликонов».

Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня. Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы. Сорокачетырехдюймовые прожектора!

Ну конечно же! Все еще считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль! Вот глупец!

Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов — как засветло, так и в темное время. Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом.

Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами. Он догадался раньше, чем увидел его. Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто–то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора.

Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей. Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках — ко всему, лично он ничего не мог предпринять — и словно завороженный впился глазами в прожекториста.

Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе.

Ни одна жилка не дрогнула на этом лице — ни в тот момент, когда первый «юнкере» начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от «Улисса».

О чем, интересно, думал этот юноша? О матери и сестрах, погребенных под развалинами дома в Кройдоне? О брате, павшем случайной жертвой мятежа в Скапа–Флоу, который теперь казался такой нелепицей? Об отце, погибшем от руки собственного сына? Тэрнер этого не знал, но что–то подсказывало, что задавать такие вопросы поздно, что этого не узнает никто.

Лицо Ральстона было нечеловечески спокойно. Оно оставалось спокойным и в ту минуту, когда второй пикировщик, промахнувшись, сбросил бомбу в море.

Лицо его было неподвижным, когда третий бомбардировщик взорвался в воздухе.

Оно оставалось спокойным и после того, как пушечными снарядами четвертого «юнкерса» был выведен из строя один из прожекторов… и даже тогда, когда снарядами последнего «юнкерса» вдребезги разбило пульт управления прожекторами, а самому оператору разворотило грудь. Ральстон умер мгновенно.

Постояв долю секунды, словно не желая покидать свой боевой пост, он медленно опустился на палубу. Тэрнер склонился над погибшим. На открытые глаза юноши падали первые пушистые хлопья снега. И лицо его, и глаза были по–прежнему бесстрастны, словно маска. Тэрнер поежился словно от холода и отвернулся.

Всего одна бомба попала в «Улисс». Она угодила в носовую палубу сразу перед первой башней. Не пострадал никто, но от удара и сотрясения вышла из строя гидравлика. Единственной на корабле действующей орудийной башней оказалась вторая башня.

«Сиррусу» повезло меньше. Комендоры эсминца сбили один «юнкере», огнем с транспортов был уничтожен еще один бомбардировщик, но две бомбы поразили корабль и взорвались в кормовом кубрике. На «Сиррусе», битком набитом моряками, снятыми с погибших кораблей, народу скопилось вдвое больше обыкновенного, и поэтому этот кубрик был обычно переполнен до отказа. Но по боевой тревоге все его покинули, так что там никто не погиб. Ни один моряк не погиб и впоследствии; во время новых походов, в Россию эсминец не получил ни единого повреждения.

Надежда крепла с каждой минутой. До подхода боевой эскадры оставалось меньше часа. На корабли опустилась мгла, предвестница арктического шторма.

Густо валил снег, падая в темные неспокойные воды океана. Ни один самолет не смог бы теперь отыскать их в этой пронизанной свистом ветра снежной мгле. Ко всему, конвой оказался вне досягаемости береговой авиации, не считая, конечно, «кондоров». Да и подводные лодки вряд ли осмелятся высунуть свой нос в такую пургу.

— «На остров Счастья выбросит, быть может…» — негромко продекламировал Кэррингтон.