увязаться за нами со своим «Сиррусом»… Пусть попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.

В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной безопасности, все–таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному «Дефендеру» вместе, с его провожатыми следовало идти в Скапа–Флоу, остальным кораблям эскадры — к месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост– норд–ост.

Был отдан приказ о радиомолчании.

В 20.30 «Улисс» и «Сиррус» легли на курс ост. Вдогонку замигали сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом, сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки, вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.

В 20.45, еще не успев выйти из–под прикрытия оконечности полуострова, «Сиррус» получил основательную трепку: похожие на горные хребты волны обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые водопады, и в темноте «Сиррус» походил не столько на эсминец, сколько на всплывающую субмарину.

В 20.50 с «Улисса» заметили, что «Сиррус» сбавил ход и жмется к берегу, как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор эсминца: «Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило.

Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта». Орр ругался на чем свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с «Улисса»: «Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с большими мальчиками». Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: «Приказ понял. Я еще покажу вам, когда вырасту». Потом круто развернул «Сиррус» на обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду.

В 21.00 «Улисс» вошел в Датский пролив.

ВО ВТОРНИК

(ночью)

То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения, если бы данные о нем были представлены в адмиралтейство, то выяснилось бы, что это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы из всех, зарегистрированных с тех пор, как адмиралтейство начало регулярно собирать подобного рода сведения. Ни одному из самых бывалых моряков «Улисса» — даже тем, кто обшарил все уголки земного шара, — не приходилось видеть на своем веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту бурю.

В двадцать два часа были задраены все двери и люки, всякое передвижение по верхней палубе запрещено. Расчеты покинули орудийные башни и артиллерийские погреба; впервые за все время после спуска крейсера на воду была отменена вахта на верхней палубе. Даже молчаливый Кэрриингтон признался, что заставшие его в Карибском море осенние ураганы, от которых ему не удалось уйти в тридцать четвертом и тридцать седьмом году (оба раза ему, очутившемуся в правой четверти этих смертоубийственных циклонов, пришлось отстаиваться на плавучем якоре), даже они вряд ли были опаснее нынешней бури. Правда, суда, которыми он тогда командовал, — трамп[8] водоизмещением в 3000 тонн и допотопный танкер, возивший битум и работавший на нью–йоркской линии, — не обладали теми мореходными качествами, какими отличался «Улисс». Кэррингтон едва ли сомневался в том, что крейсер выдержит испытание. Но ни первый офицер, ни кто–либо другой не догадывались, что этот свирепо завывающий шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.

Подобно лишенному разума страшному зверю из некоего древнего, неизвестного доселе мира, полярное чудовище уже выползло из своего логова и сжалось в комок, готовое к прыжку. В 22.30 «Улисс» пересек Полярный круг. И тут чудовище нанесло первый удар.

Оно наносило удары с жестокостью и дикой злобой, сокрушая людей духовно и физически и не давая им опомниться. Когтями ему служили острые ледяные рапиры, которые рассекали человеку лицо, оставляя на нем кровавые рубцы.

Зубами — морозный вихрь, несшийся со скоростью свыше ста двадцати узлов и пронзавший, точно папиросную бумагу, самую плотную одежду, пробирая человека до самых костей. Голосом его был дьявольский оркестр — могучий рев ветра, сливавшийся с заупокойным воем такелажа и мучительными стонами рангоута.

Всей своей гигантской тяжестью чудовище наваливалось на беспомощный корабль.

Очутившегося на палубе человека сокрушительная мощь вихря придавливала к переборке с такой силой, что тот не мог вздохнуть, а иной бедняга, отброшенный куда–нибудь в угол, падал, ломая себе кости, и терял сознание.

Не найдя добычи средь стылых пустынь Гренландского ледового щита, вместе с океаном — союзником столь же безжалостным, как и оно само, — чудовище, двигавшееся фронтом в полтысячи миль, с яростью и рыком обрушилось на «Улисс» — эту крохотную скорлупку.

«Улиссу» следовало погибнуть в ту же минуту. Ни одно творение рук человеческих не могло выдержать подобного удара. Корабль должен был утонуть, перевернуться вверх дном, сломать себе хребет или же, оказавшись между гигантской наковальней и молотом — ветром и волнами, — развалиться на части.

Однако ничего подобного не произошло.

Каким образом выдержал «Улисс» слепую ярость первой атаки, одному Богу известно. Мощный вихрь подхватил носовую часть корабля и, повернув его на 45 градусов, швырнул корабль на бок в то самое мгновение, когда он начал буквально падать вниз, скользя по головокружительному склону исполинской водяной горы. «Улисс» ударился о подошву этой горы с такой страшной силой, что корпус его затрясся всеми листами обшивки, каждой заклепкой. Вибрация длилась целую вечность, и в течение всего этого времени стальная коробка крейсера испытывала чудовищные перегрузки, не предусмотренные никакими кораблестроительными стандартами. Металл гнулся, но не лопался. Каким–то чудом крейсер еще держался на плаву, но минуты его, казалось, сочтены. Он повалился на правый борт, едва не черпая воду. А уже в сторону беззащитного корабля с ревом ринулась находившаяся в полумиле новая гигантская, выше мачт крейсера, волна.

Спасителем «Улисса» оказался «дед». «Дед», известный также под прозвищем «Персил», а официально старший инженер–механик Додсон, как всегда, облаченный в белоснежный комбинезон, находился на командном пункте машинного отделения в ту самую минуту, когда сверхъестественной силы вихрь подхватил корабль. Додсон не знал, что именно произошло. Не знал, что корабль неуправляем, что никто из находившихся на мостике не успел оправиться от первого оглушительного удара. Не знал, что старшина–рулевой, отлетев в дальний угол рулевой рубки, потерял сознание, что его помощник, еще совсем мальчик, перепугавшись до смерти, не решался схватить бешено вращающийся штурвал. Но он знал, что «Улисс» круто кренится, почти ложится на воду, и догадался, в чем дело.

Он принялся кричать в переговорную трубу, соединяющую машинное отделение с мостиком, но никто не ответил. Показав на приборы управления левой машиной, он заорал в самое ухо вахтенному механику: «Малый ход!», а сам прыгнул к маховику правой машины.

Опоздай он секунд на пятнадцать, кораблю пришел бы конец. Однако, прибавив оборотов правому винту, он успел развернуть корабль носом к несшейся с ревом водяной горе. Корма крейсера погрузилась до самых поручней, а киль, обнажившись метров на двенадцать, повис над бездонной пропастью.

Когда корабль устремился вниз, вонзаясь в стену воды, корпус его потряс новый удар — полубак исчез под поверхностью моря, волны перехлестнули через носовую орудийную башню. Но крейсер снова встал наперерез волне. В ту же минуту «дед» дал знак механику увеличить обороты, а сам повернул маховик