же по инерции достал пистолет, вырвать который из почти не сопротивлявшейся руки не составляло труда, затем, вложив в это движение всю накопившуюся во мне ненависть, я рубанул его рукоятью в висок. Уже без сознания, непроизвольно Жак отступил на шаг, споткнулся о низкий подоконник и, как в замедленной киносъемке, начал опрокидываться навзничь. Я стоял и смотрел, как он выпадал из окна. И только услышав всплеск, подошел и выглянул.
Мутная вода во рву расходилась кругами, ударяя в берег и стены замка, а в центре этих концентрических кругов светлела тянущаяся со дна струйка воздушных пузырьков. Переведя взгляд влево, я успел заметить «Мерседес» Гудбоди, выезжающий из ворот замка, и подумал мельком, что водитель, вероятно, достиг уже четвертого стиха «Не оставь меня, Господи!». Выходя, я оставил двери открытыми. На лестнице, переброшенной через ров, приостановился и посмотрел вниз: пузырьки, идущие со дна, становились все реже и мельче, пока, наконец, не пропали совсем.
Глава 13
Я сидел в «Опеле», держа в руке собственный пистолет, отобранный у Жака, и размышлял. За последнее время в этом пистолете обнаружилась одна странная особенность: его удавалось отнимать у меня всем желающим и столько раз, сколько они считали нужным. Это соображение отрезвляло и одновременно наталкивало на единственный вывод: мне необходимо другое оружие, второе оружие. Вытащив из – под сиденья сумочку Астрид, я достал револьверчик, который подарил ей. Потом немного приподнял левую штанину, заткнул «лилипут» дулом вниз за резинку носка и опустил штанину. Уже собирался закрыть сумочку, когда заметил две пары наручников, захваченных из полицейского такси. Признаться, на миг мною овладели сомнения: ведь если судить по тому, что происходило до сих пор, представлялось наиболее правдоподобным, что, взяв их с собой, кончу тем, что увижу их защелкнувшимися на моих же запястьях. Однако поздно уже было отказываться от риска, на который пошел, а вернее сказать – полез с момента прибытия в Амстердам. Так что обе пары, в конце концов, устроились в левом кармане моего пиджака, а ключики – в правом.
Когда я добрался до нужного мне старого квартала Амстердама, оставляя за спиной ставший уже привычным шлейф из грозящих кулаками и звонящих в полицию шоферов, улицы уже начинали окутываться сумерками. Дождь почти стих, но по–прежнему морщил и мутил воду каналов. Улочка была, можно сказать, традиционно пуста – ни автомобилей, ни пешеходов. Исключение составляли окна, вернее одно из них: на третьем этаже дома Моргенштерна и Муггенталера какой–то массивный тип без пиджака выглядывал на улицу, опершись локтями о подоконник, медленно вертя головой то вправо, то влево, из чего следовало, что наслаждение вечерним амстердамским воздухом – отнюдь не главная его цель. Миновав магазин и доехав почти до Дам, я позвонил де Графу из уличного автомата.
– Куда вы подевались? – спросил он вместо приветствия. – Что вы делали?
– Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. – Пожалуй, менее правдоподобного ответа мне при всем желании не удалось бы придумать. – Нам надо поговорить.
– Прошу.
– Нет, не сейчас. И не по телефону. Не можете ли вы с ван Гельдером приехать в магазин Моргенштерна и Муггенталера?
– И там все расскажете?
– Клянусь.
– Мы выезжаем. – Особой радости в его голосе не было.
– Минуточку. Вы приедете обычной машиной и оставите ее подальше от дома. У них в окне охранник.
– У них?
– Именно об этом мне и хотелось поговорить.
– А охранник?
– Попробую отвлечь его внимание. В общем, что–нибудь придумаю…
– Понимаю. – Де Граф помолчал и добавил мрачно: – Учитывая ваши предыдущие подвиги, меня бросает в дрожь мысль о том, что вы можете придумать, – и он положил трубку.
Я зашел в ближайший хозяйственный магазин и купил моток шнура и самый большой гаечный ключ, какой у них нашелся. А пару минут спустя остановил машину в неполных ста ярдах от магазина, но на параллельной улице. Переулок, соединявший эти две улицы, был очень узок и почти не освещен. С крыши первого же дома по левую руку спускалась разболтанная деревянная пожарная лестница, которая в случае пожара несомненно сгорела бы в первую очередь, но ничего лучшего в моем распоряжении не оказалось, хотя исследовал я все здания, крыши которых могли бы привести меня к цели. Отсутствие аварийных лестниц свидетельствовало о том, что в этом квартале Амстердама связанные узлами простыни должны быть в большой цене. Пришлось вернуться к этой единственной пожарной лестнице и карабкаться по ней на крышу. Эта крыша вызвала во мне резкую неприязнь, впрочем, как и все остальные, которые предстояло миновать, чтобы добраться до той, которая меня интересовала. Все скаты были почти вертикальны и предательски скользки от дождя, к тому же архитекторы былых времен, руководимые желанием разнообразить силуэты домов, что опрометчиво считали похвальным, додумались сделать так, чтобы все крыши были разной высоты и формы. Поначалу я продвигался осторожно, но осторожность ничего не давала, так что вскоре пришлось удовольствоваться единственным практичным способом преодоления расстояния от одного гребня до другого: сбегать по крутому скату и взбираться с разгона как можно выше на следующий, чтобы там принять горизонтальное положение и последние несколько футов карабкаться на четвереньках. Наконец, я достиг крыши, которая, как мне представлялось, была нужна, подполз к краю, обрывающемуся в улицу, перегнулся через карниз и глянул вниз.
Впервые я не ошибся, и это показалось добрым предзнаменованием. Примерно в двадцати футах прямо подо мной знакомый охранник в рубашке по–прежнему нес свою вахту. Я продернул конец шнура через отверстие в рукояти гаечного ключа, крепко затянул узел, лег на живот – так, чтобы рука со шнуром доставала до подъемной балки, опустил ключ футов на пятнадцать и осторожно начал описывать им дугу маятника, которая увеличивалась с каждым движением руки. Делать это приходилось не без опаски, потому что в нескольких футах подо мной сквозь щель в двухстворчатом грузовом люке верхнего этажа пробивался яркий свет и невозможно было предсказать, как долго эти двери останутся закрытыми.
Тяжелый ключ, весивший, вероятно, около четырех фунтов, описывал теперь дугу радиусом почти в девятнадцать футов. Я опустил его еще ниже, гадая, скоро ли привлечет внимание часового тихий свист, с каким ключ рассекает воздух, но, к счастью, в этот момент внимание часового сосредоточилось на чем–то ином. На улице появился голубой пикап, прибытие которого помогло мне вдвойне: наблюдатель наклонился, сильнее высунувшись из окна, чтобы присмотреться к машине, а шум мотора заглушил все звуки, способные предупредить его об опасности со стороны раскачивающегося над ним ключа.
Пикап остановился в тридцати ярдах от дома и мотор заглох. Ключ был как раз в верхней точке своей дуги. Когда он пошел вниз, я выпустил между пальцами еще два фута шнура. Охранник, с безнадежным опозданием спохватившийся было, что не все в порядке, повернул голову, аккурат в самый миг, чтобы получить всей тяжестью ключа в лоб. Он рухнул, словно на него обвалился, железнодорожный мост, медленно сполз назад и пропал из виду.
Дверца пикапа отворилась, из него вылез де Граф и помахал мне рукой. Я ответил приветственным жестом, проверил, по–прежнему ли прочно маленький револьверчик сидит в моем носке, держась за карниз, опустился животом на подъемную балку, потом изменил позицию, перенес вес на левую руку, и правой достал пистолет из подмышечной кобуры, взял его в зубы, повис, вцепившись и балку, откачнулся всем телом назад, потом вперед, левой ногой дотянулся до парапета, а правой резко ударил в грузовые двери, одновременно спрыгивая с балки и хватаясь руками за створки. И едва коснувшись ногами пола, уже сжимал пистолет в правой руке.
Внутри было четверо: Белинда, Гудбоди и оба компаньона. Белинда, белая, как стена, беззвучно сопротивлялась, но уже была обряжена в длинную юбку с Хейлера и вышитый лиф, а за руки ее держали румяные, жизнерадостные, добродушные Моргенштерн и Муггенталер, ясные, отеческие улыбки которых тут
