схватил другого за руку и повел его, тяжело ковыляющего, так быстро, как только мог. Кажется, чего уж сложного в том, чтобы взобраться на баржу, но когда край борта высится в четырех футах над водой, это простое дело может оказаться почти нереальным и оказалось бы таким для меня, но выручил кормовой линь – с его помощью удалось перевалиться через фальшборт. На большее сил не осталось.

И с полминуты я пролежал, дыша, как вытащенный на берег кит, пока новый прилив энергии, вызванный тем, что надо торопиться, не поднял меня на ноги и не направил к носу баржи, то бишь – к главному пирсу.

Двое, которые так недавно силились меня уничтожить, а сейчас несомненно наслаждались той оправданной радостью, какую приносит хорошо выполненное важное задание, были теперь только туманными тенями, исчезающими в еще более глубокой тени береговых строений. Взобравшись на помост, я приостановился, чтобы определить, откуда доносится рокот дизеля, после чего, пригибаясь, бросился к месту, где та баржа была пришвартована к боковому причалу. А там сперва опустился на четвереньки, потом пополз – и выглянул на край помоста.

Баржа выглядела ординарно и была примерно семидесяти футов длины и соответствующей ширины. Три четверти ее палубы целиком предназначались под груз, а дальше высилась рулевая рубка, к которой, со стороны кормы, прилегала надстройка для команды, окна которой светились желтыми огнями. Выглядывавший из окна рубки массивный мужчина в фуражке давал указания матросу, который как раз взбирался на боковой причал, чтобы отшвартоваться.

Корма баржи почти прижималась к главному пирсу – там, где я лежал. И дождавшись, пока матрос взберется на помост и отойдет, чтобы отдать конец на носу, я бесшумно соскользнул на корму и скорчился за надстройкой, слушая шуршание брошенных на борт линей и глухой удар по доскам, когда матрос спрыгнул обратно на палубу. Потом я тихонько двинулся к носу, добрался до железной лесенки, приваренной к передней части кубрика, взобрался по ней и растянулся на крыше рубки. Едва я успел это сделать, как зажглись навигационные огни, но теперь они уже не могли мне помешать, даже более того – закрепленные по обе стороны рубки, они создавали еще более глубокую тень там, где я расположился.

Рокот двигателя усилился, и причал начал медленно отдаляться от кормы. И мне мрачно подумалось, не угодил ли я из огня да в полымя.

У меня почти не было сомнений, что этой ночью я все–таки выйду в море. Принимая во внимание условия, при которых это могло произойти и которые нетрудно было предвидеть, не стоило забывать о возможности промокнуть перед этим до нитки. Любой нормальный человек, не чуждый предусмотрительности, выбрался бы на подобную прогулку в непромокаемом гидрокостюме, но мысль об этом так и не пришла мне в голову. И теперь выбора не было – оставалось лежать там, где лежал, и расплачиваться за свое легкомыслие.

Самочувствие подсказывало, что мне предстоит замерзнуть насмерть и ждать этого, недолго. Ночной ветер с Зейдер–Зее был достаточно пронзительным, чтобы пробрать до костей даже тепло одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я был одет отнюдь не тепло. После купания в морской воде этот морозный ветер, казалось, превратил меня в глыбу льда, с той лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, словно в приступе малярии. Несколько утешало разве лишь то, что совершенно безразлично – пойдет дождь или нет, промокнуть сильнее я все равно уже не мог. Одеревеневшими пальцами я с нескольких попыток расстегнул молнии обоих карманов штормовки, вытащил пистолет и, запасной магазин из водонепроницаемых футляров, зарядил оружие и сунул его за пазуху. Мелькнула беспомощная мысль, что палец может и не послушаться, когда придется нажимать на спуск, и я спрятал было руку под промокший брезент куртки, но там ей стало еще холоднее, и пришлось отказаться от безнадежной попытки ее согреть.

Мы уже вошли в воды Зейдер–Зее, и огни Амстердама остались далеко позади. Я обратил внимание, что баржа движется по тому же самому широкому полукругу, что и «Марианна», когда входила в порт вчерашним полднем. Мы прошли совсем близко от двух буев, и когда я глянул вперед, показалось, что баржа явно намеревается столкнуться с третьим буем, находившимся примерно в четырехстах ярдах прямо перед нами. Однако шкипер, конечно, знал, что делает, и сомневаться в этом не приходилось.

Обороты двигателя уменьшились, ворчание его притихло, и из кабины на палубу вышли двое – первые члены команды, какие показались с тех пор, как мы покинули порт. Я попытался буквально втиснуться в крышу рубки, но они спокойно прошли мимо – на корму. Я повернулся головой к корме, чтобы удобнее было наблюдать за ними.

Один из них нес металлический брус с веревками–линьками на концах. Оба, встав по углам кормы, потихоньку стравливали эти линьки, так что брус должен был опуститься совсем близко к уровню воды. Я посмотрел в сторону носа. Баржа двигалась теперь очень медленно и находилась ярдах в двадцати от блестящего буя, продолжая идти по курсу, который должен был провести ее на расстояние двадцати футов от него. – Из рубки послышались резкие слова команды, и мужчины на корме начали пропускать линьки между пальцев, причем один из них что–то отсчитывал. На линьках очевидно были равномерно завязанные узелки, чтобы матросы могли удерживать брус перпендикулярно курсу баржи. Когда тот оказался точно на уровне буя, один из двоих что–то сказал, и они начали медленно и равномерно втягивать линьки на палубу. Я уже знал, что сейчас произойдет, однако продолжал смотреть, не отрываясь. В то время как оба тянули и тянули линьки, из воды выскочил цилиндрический буй длиною в два фута. Потом показался небольшой якорь с четырьмя лапами, одна из которых была зацеплена за металлический брус. От этого якорька тянулась вниз веревка. Буй, якорек и брус втащили на борт, затем оба матроса начали выбирать якорную веревку, пока наконец из воды не вынырнул какой–то предмет, который они тоже положили на палубу. Это была серая, обитая металлическими полосами железная коробка длиною около восемнадцати дюймов и высотою примерно в двенадцать. Ее немедленно унесли, но еще прежде, чем это сделали, баржа снова двинулась на всех парах, буй начал стремительно уходить назад. Вся операция была выполнена с легкостью и точностью, которые свидетельствовали о длительном знакомстве с использованной только что техникой. Время шло, и это было время пронизывающего холода, дрожи, и мучений. Мне думалось, что холоднее уже быть не может, но я заблуждался, потому что около четырех утра небо потемнело и хлынул дождь. Никогда еще дождь не казался мне таким холодным. Капля тепла, еще остававшаяся в моем теле, успела в какой–то степени высушить нательную одежду, но только до пояса, под защитой штормовки. Оставалось только надеяться, что, когда придет пора двинуться с места и снова прыгнуть в воду, не обнаружится, что паралич достиг той стадии, на которой мои способности сводятся единственно к тому, чтобы утонуть как можно быстрей и безболезненней.

Наконец на небе показался первый отблеск призрачного рассвета и стали более или менее различимы смазанные контуры берега на юге и востоке. Потом снова сделалось темно и какое–то время ничего не было видно, пока не начал бледно разливаться с востока настоящий свет, и я снова увидел берег и пришел к выводу, что мы довольно близко от северной оконечности острова Хейлер и начинаем поворачивать на юго–восток, а затем на юг, направляясь к маленькому порту. Никогда до сих пор я не представлял себе, что эти проклятые баржи движутся так медленно. При взгляде на берега Хейлера возникало впечатление, что баржа стоит на месте. Из всех моих желаний самым последним было подплыть к острову Хейлер в ясном дневном свете и дать неизбежным портовым зевакам богатую пищу для комментариев на тему, что одни из членов команды столь эксцентричен, что предпочитает ледяную крышу рубки ее теплому утру. Я подумал о тепле, но поспешно отогнал эту мысль.

Над далеким побережьем Зейдер–Зее показалось солнце, но мне оно мало помогло. Было это одно из тех особенных солнц, которые не осушают одежд. А через мгновенье я не без удовлетворения заметил, что это также одно из раннеутренних голиц, которые, как говорится, только отмечаются на службе: его тут же заслонил покров темных туч, после, чего ледяной дождь снова бодро взялся за дело, парализуя тот остаток кровообращения, что у меня еще сохранился. Но меня все это радовало: благодаря тучам снова потемнело, а дождь вполне мог склонить портовых зевак остаться дома.

Мы приближались к концу путешествия. Дождь разошелся вовсю, он больно барабанил по моему