Я вошел, над дверью тонко звякнул звоночек. В маленьком темном помещении пахло плесенью и сыростью, примешивался и ванильный запах старых, полусгнивших кожаных переплетов.

Высокие стеллажи из темного металла битком забиты кое-как запихнутыми без всякого разбора книгами и пожелтевшими журналами. Они лежали в беспорядке и на полу, не оставляя ни дюйма свободного места. Узкий проход между стеллажами вел в глубь помещения, к маленькой, заваленной книгами и бумагами дубовой конторке, за которой восседал хозяин. Он вежливо поприветствовал меня:

— Гутен таг.

Я кивнул головой в ответном приветствии и, оглядываясь кругом будто в поисках нужной книги, спросил его по-немецки:

— А до которого часа вы работаете?

— До семи, — ответил он.

— Тогда я зайду попозже, когда освобожусь.

— Но если у вас сейчас найдется свободная минута, — предложил он, — я кое-что покажу. В задней комнате у меня есть новые приобретения.

Таким образом, мы обменялись паролем.

Он встал из-за конторки, запер входную дверь, а на окне повесил табличку «закрыто». Затем он повел меня в небольшую комнатку, где от наваленных кое-как книг в кожаных переплетах повернуться было негде. В ящиках для обуви у него оказалось несколько пистолетов, лучшим из них были, на мой взгляд, «ругер-марк-4» (приличный полуавтоматический пистолет, но калибр у него маловат — всего 0,22 дюйма), затем «смит-вессон» и «глок-19».

Я предпочел взять «глок», ибо у него, как говорили мои знакомые по разведслужбе, больше достоинств, чем недостатков, да он и так всегда нравился мне. Хозяин слупил с меня за пистолет непомерную сумму, но здесь была как-никак все же Швейцария.

За обедом в «Агнес Амберге» мы думали каждый о своем и не обмолвились ни словом, остро ощущая необходимость расслабиться и хотя бы на время почувствовать себя самыми обыкновенными туристами. С перевязанными руками мне было нелегко расправляться с цесаркой, но так руки хоть не очень болели.

«Проследи путь золота…»

Теперь мне известно имя банкира и название банка. Таким образом, я приблизился к цели еще на несколько шагов.

Ну а раз мне известны направление и путь, то, может, скоро узнаю и почему убили Синклера, иначе говоря, раскрою заговор, стоящий за этим убийством. Разумеется, если мой дьявольский дар возродится снова.

Мы сидели в тягостном молчании. И прежде, чем я открыл рот, Молли сказала:

— А знаешь ли, в какой стране мы находимся? А в той, где женщины вплоть до 1969 года не имели избирательного права.

— Ну и что из этого?

— А то, что, как я думала, в США с женщинами-врачами не очень-то считаются. После того как я побывала сегодня у врача, больше таких слов никогда не скажу.

— Ты была у врача? — удивился я, хотя и знал уже, подслушав в пути ее мысли. — Это насчет того, что тебя подташнивает?

— Ну да.

— Ну и что тебе там сказали?

— А сказали вот что, — решилась она, нервно скатывая в трубочку белую матерчатую салфетку. — Я беременна. И ты прекрасно знаешь об этом.

— Да, — признался я. — Мне это уже известно.

Еле сдерживая нетерпение, мы заспешили обратно в гостиницу. Мысль о том, что я являюсь творцом живого существа и что в ту памятную ночь мы испытали подлинную страсть, поневоле наполняла меня неподдельной радостью, но вместе с тем вкрадывалась и тревога. Хотя Лаура и была беременна, при ее жизни мне о том узнать не довелось. Так что только сейчас я впервые почувствовал себя будущим отцом. Ну а что касается Молли, то она столько лет предохранялась, что я поневоле подумал, что она отнесется к этой новости удрученно и даже начнет говорить об аборте и всяком таком прочем.

Но все произошло совсем наоборот. Ее охватило глубокое волнение, радость так и переполняла ее всю. Может, это как-то связано с тем, что она недавно потеряла отца? Может и так, но кто знает, как зарождаются чувства и желания?

Едва закрылась дверь в номер, как Молли принялась лихорадочно срывать с меня одежду. Она гладила мою грудь, затем руки ее скользнули мне за талию, опустились ниже — на ягодицы, а оттуда ладони нежно поползли вперед, одновременно она исступленно целовала меня. Я отвечал ей с неменьшей страстью, стаскивая с нее шелковую кремовую блузку, торопливо расстегивая пуговицы (несколько штук оторвались и попадали на ковер), добираясь в нетерпении до ее упругих грудей, до сосков, которые уже затвердели и поднялись. А затем, не в состоянии пустить в ход обожженные и перевязанные руки, я начал целовать и лизать ее груди, постепенно приближаясь к соскам. Молли вся трепетала. Толкая ее плечами и грудью — мои перевязанные руки нелепо торчали словно клешни у рака, — я опрокинул ее на широченную кровать, а сам упал на нее сверху. Но взять ее сразу оказалось не так-то просто. Мы боролись друг с другом, извивались и толкались с таким остервенением, какого я еще никогда не видел за все время нашей супружеской жизни, но от этого я только сильнее возбуждался. И еще до того, как я вошел в ее тело, она охала и стонала в предвкушении несказанного сладострастия.

А потом мы, как водится, лежали в теплом предвечернем свете, липкие от пота, с наслаждением вдыхая запах любви, нежно лаская друг друга, и тихо, вполголоса, переговаривались.

— Когда же это случилось? — спросил я.

Я хорошо помнил, как мы занимались любовью, когда я только что стал экстрасенсом, и так увлеклись, что она даже забыла о предохранении. По это ведь было совсем недавно.

— Да еще в прошлом месяце, — сказала Молли. — Но мне тогда и в голову не приходило, что что-то случится.

— Ты забыла сделать необходимое?

— Отчасти да.

Я лишь улыбнулся, раскусив ее невинную уловку, но виду не подал и согласно кивнул.

— Видишь ли, — заметил я, — женщины твоего возраста непременно стараются забеременеть, для чего приобретают всякие приспособления для овуляции, покупают медицинские книги и все такое прочее. Ну а ты просто однажды забыла вставить колпачок — и все получилось случайно.

Она согласно кивнула и, загадочно улыбнувшись, ответила:

— Да не все так уж и случайно.

— Интересно, а как же?

Она недоуменно пожала плечами и спросила:

— А мы разве не договаривались заранее?

— Может, и договаривались. Но я против ничего не имею.

Мы еще полежали молча, а потом она сказала:

— Ну как твои ожоги?

— Да все в норме. Естественный эндорфин — преотличное болеутоляющее средство.

Тут она заколебалась, как бы собираясь с силами сообщить что-то весьма важное. Я отчетливо услышал, как она мысленно произнесла: «Ужасная новость, но ему не привыкать», а затем сказала вслух:

— Ты же изменился, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Сам знаешь. Ты стал таким, каким обещал никогда больше не быть.

— Верно, Мол. Но выбора, собственно говоря, у меня не было.

Ответила она медленно и печально:

— Нет, я имею в виду совсем иное. Ты же стал совсем другим — я чувствую это, ощущаю всеми