думаю, ты вряд ли что помнишь о том времени, а может, и совсем ничего не помнишь. Я же, уже законченный трудоголик в те времена, когда еще был молодым, был вынужден уйти в месячный отпуск после операции аппендицита, приступ которого случился неожиданно. Мне кажется, что это мой организм приказал мне в ту пору побыть побольше со своей семьей.

Тебе так нравилось то место — ты ловила лягушек в пруду, училась рыбачить, бросать мячик… Ты все время была в движении, я никогда больше не видел тебя такой радостной. Мне всегда казалось, что Лев Толстой сильно ошибался, когда писал в самом начале романа «Анна Каренина», что все счастливые семьи похожи друг на друга. Я же считаю, что каждая семья, в счастливый ли момент или в несчастный (а наша семья пережила и то и другое), уникальна и неповторима, как каждая снежинка. Я позволил себе, мои дорогие Снупики, стать слезливо-сентиментальным единственный раз в жизни.

А тебе, Бен, оставляю адрес одной супружеской пары, которую к тому времени, когда ты прочтешь эти строки, могут убить, но, может, еще не убьют. Я очень надеюсь, что один из них все же останется в живых и сообщит тебе кое-что очень и очень важное. Возьми с робой обрывок делового конверта с адресом: он послужит тебе пропуском и своеобразной отмычкой.

Так как я заранее знаю, что они сообщат тебе, то могу сказать, что их рассказ утешит тебя и облегчит ужасную тяжесть, которую тебе приходится носить в своей душе столь длительное время.

Бен, ты ничуть не виноват в смерти твоей первой жены, и эта супружеская пара подтвердит тебе мои слова. Еще до своей гибели я очень хотел сказать тебе эту правду, но в силу ряда причин сделать этого не мог.

Вскоре ты все поймешь. Кто-то — точно не помню кто, кажется, Ларошфуко или еще какой-то французский автор XVII столетия — хорошо сказал по этому поводу: мы редко можем заставить себя простить тех, кто помог нам.

И напоследок хочу привести по этому поводу еще один литературный афоризм — цитату из «Учения о старости» Элиота: «Да как простить их, коль им такое ведомо!»

Всегда любящий вас папа».

По щекам Молли градом катились слезы, чтобы не разрыдаться, она прикусила губу и быстро заморгала глазами. Посмотрев еще раз на письмо, она, наконец, перевела взгляд на меня.

Я не знал, что спросить и как начать разговор. Поэтому только взял ее руки в свои, притянул к себе, крепко обнял, и так мы замерли в объятиях друг друга. От тихих всхлипываний у нее даже началась икота. Через минуту-другую дыхание у нее успокоилось, и она освободилась из моих объятий. Глаза у нее заблестели и на мгновение стали похожи на глазки четырехлетней непоседы-проказницы, как на фотографии.

— Зачем? — только и смогла вымолвить она наконец. — Зачем… что это значит?

Ее взгляд блуждал по моему лицу, она все еще ничего не говорила, как бы стремясь осмыслить то, что хотела спросить.

— Ну, эта фотография, — наконец нашлась она.

— Это послание нам. А чем еще могло бы это быть?

— А не думаешь ли, что это могло бы быть… простым обыкновенным голосом… самой души?

— Молли, скажи мне, пожалуйста. Разве это в его характере?

Всхлипнув и зашмыгав носом, она мотнула головой:

— Папа всегда был замечательным человеком: но назвать его простым и открытым нельзя. Мне кажется, что он учился быть загадочным и скрытным у своего приятеля Джеймса Джизеса Англетона.

— Ну вот видишь. Так вот скажи, где в Канаде находился дом твоей бабушки?

Она снова помотала головой:

— Боже мой, Бен, да мне всего-то было четыре года. И мы там были только одно лето. В сущности, я ничего и не помню про то место.

— Припомни как следует, — настаивал я.

— Не могу! Ну чего мне припоминать? Не знаю я, где то место, да и все тут! Где-то во французской Канаде, может, в Квебеке. Господи Боже мой! — Приложив руки к ее щекам, я поднял ее голову и прямо посмотрел в глаза. — Чего ты хочешь? Отпусти меня, Бен!

— Постарайся припомнить!

— Постарайся… легко сказать… эй, мы же договаривались. Ты же обещал… клялся мне… что не будешь больше читать мои мысли.

«…трем… трембл… тремблинг?» — услышал я голос мыслей Молли. Они звучали как-то отрывисто, доносилось не то слово, не то звук.

— Так что же, тремблинг, значит? Дрожать то есть?

Она недоуменно взглянула на меня.

— Да нет, откуда ты взял? Что ты…

— Трембл. Тремблинг.

— Что ты решил…

— Думай, припоминай! Дрожать… тремблинг, трембл, трем…

— О чем это ты говоришь?

— Сам не знаю, — резко бросил я. — Хотя нет, знаю. Да, я знаю! Я услышал… услышал голос твоих подспудных мыслей…

Молли пристально глянула мне в глаза, сначала дерзким вызывающим взглядом, а потом смущенным и недоуменным, а затем, помолчав немного, сказала:

— Но я ведь ни о чем не думала…

— Постарайся припомнить. Напрягись, думай. Тремблинг. Трембли? Канада. Твоя бабушка. Трембли или что-то похожее. Как звали бабушку?

Она лишь мотнула головой.

— Бабушку звали Эл. Элин. А дедушку Фредерик. У нас в семье Тремблеев не было.

Я лишь вздохнул разочарованно.

— Ну ладно. Трем. Канада. Тремблинг. Канада…

«…Тромблон», — опять послышался голос ее мысли.

— Ну вот уже кое-что есть, — заметил я. — Ты начинаешь припоминать или, может, напевать про себя… бредут какие-то мысли, проскакивает какое-то имя, что-то такое, что сохранилось в подсознании, а само сознание пока выразить не может.

— А что ты хочешь?..

В нетерпении я перебил Молли:

— А что значит «тромблон»?

— Чего, чего? Ой, Боже мой… Трамблан. Озеро Трамблан!

— Где?

— Да дом же стоял на берегу озера в провинции Квебек. Я все вспомнила! Озеро Трамблан. У подножия большой живописной горы Трамблан. Бабушкин дом был на озере Трамблан. Как же это я догадалась?!

— Да это название сохранялось у тебя в памяти, но находилось глубоко в подсознании, просто дремало. Возможно, когда ты была маленькая, слышала это название десятки раз, и оно отложилось у тебя в памяти.

— Ты думаешь, это название имеет важное значение?

— Не только важное, но решающее. Думаю, что твой отец неспроста оставил эту фотографию места, которое никто узнать не может, только ты. Места, которое теперь, вероятно, и не существует. Так что если кто-то другой добрался бы до этого ящика, то уперся бы в глухую стену. Ну самое большее, что он мог бы сделать, опознать на фотокарточке тебя с родителями, а дальше тупик.

— Да я и сама, считай, в тупике.

— Мне кажется, отец рассчитывал на твою память, что ты все вспомнишь. Этот сигнал обращен к тебе. Я вполне в этом уверен. Отец оставил это тебе, чтобы ты разыскала место.

— А дальше?

— А дальше — поехала бы туда.