скользнув по его спине, расплескался на полу у ног Хулии. Пройдя в глубь зала, где стоял его письменный стол, антиквар приподнял висевший на стене старый, не особенно ценный ковер — плохую копию «Дамы с единорогом» — и несколько минут рылся в скрытом под ним, вмонтированном в стену сейфе. Потом вернулся к Хулии с небольшим свертком в руках.
— Возьми, принцесса, это тебе. Маленький подарок.
— Подарок?
— Да. Не обязательно же ждать твоего дня рождения.
Удивленная Хулия приняла сверток и, ощущая его необычную для таких скромных размеров тяжесть, развернула полиэтиленовую пленку, затем кусок промасленной ткани. В руках у нее оказался маленький пистолет — хромированный, с перламутровыми накладками на рукоятке.
— Это «дерринджер» — очень старый, поэтому тебе не придется брать лицензию на ношение оружия, — пояснил антиквар. — Но работает, как новенький, и вполне готов к стрельбе пулями сорок пятого калибра. Видишь, он совсем плоский, так что можешь носить его прямо в кармане… Если в ближайшие дни кто-нибудь подойдет к тебе или начнет бродить вокруг твоего дома, — он взглянул на девушку пристально, без малейшей искорки юмора в усталых глазах, — ты уж сделай мне такое одолжение, достань эту игрушку и продырявь ему голову. Помнишь? Как будто перед тобой сам капитан Крюк.
По возвращении домой в течение получаса Хулии пришлось ответить на три телефонных звонка. Первой позвонила Менчу, встревоженная прочитанной в газетах новостью. По ее словам, во всех сообщениях говорилось только о несчастном случае. Хулии стало ясно, что сам факт смерти Альваро меньше всего волнует приятельницу: ее беспокоило лишь, не возникнут ли из-за этого какие-либо осложнения, могущие повлиять на договоренность с Бельмонте.
Второй звонок оказался для Хулии полной неожиданностью: Пако Монтегрифо приглашал ее поужинать вместе и поговорить о делах. Хулия согласилась, и они договорились встретиться в девять в ресторане «Сабатини». Положив трубку, девушка некоторое время сидела задумавшись, пытаясь найти объяснение этому внезапному проявлению интереса к ее особе. Если дело касалось ван Гюйса, то аукционисту следовало бы переговорить с Менчу или, по крайней мере, пригласить их обеих.
Хулия так и сказала ему во время разговора, однако Монтегрифо ясно дал ей понять, что речь пойдет о чем-то, касающемся только ее и его.
Эти мысли занимали Хулию и пока она переодевалась, и когда, закурив сигарету, уселась перед картиной, чтобы снова приняться за удаление старого лака. Только она приготовила первый тампон, как телефон, стоявший рядом с ней на ковре, зазвонил снова.
Подтянув за шнур аппарат поближе, Хулия сняла трубку. В течение последовавших затем пятнадцати-двадцати секунд она тщетно напрягала слух, но так и не услышала ничего, несмотря на то что несколько раз повторила «слушаю» — каждый раз все более раздраженно и нервно, пока наконец не замолкла, напуганная. Еще несколько секунд, задержав дыхание, она прислушивалась к тишине в трубке, потом положила ее, чувствуя, что все ее существо охватывает темный, иррациональный ужас, накатывающий как нежданная волна. Она взглянула на стоящий на ковре аппарат так, словно то был не безобидный телефон, а какое-то черное, блестящее, ядовитое животное, и непроизвольно вздрогнула так сильно, что локтем задела и разлила бутылочку со скипидаром.
Этот третий звонок никак не способствовал ее успокоению. Поэтому, когда позвонили в квартиру, Хулия в противоположном конце своей студии замерла на стуле, вперив глаза в запертую дверь. Лишь третий звонок вывел ее из оцепенения. Выходя утром из антикварного магазина, Хулия не меньше десятка раз заранее мысленно подшучивала над тем, что сделала в следующую минуту. Но сейчас у нее уже не было ни малейшего желания смеяться, когда, прежде чем открыть дверь, она задержалась на несколько мгновений: ровно настолько, чтобы успеть вынуть из сумочки миниатюрный «дерринджер», проверить, заряжен ли он, и сунуть его в карман джинсов. Уж ее-то никто не заставит поскользнуться в ванне.
Муньос стряхнул воду с плаща и неловко остановился в прихожей. Он так промок под дождем, что волосы прилипли к голове, а по лбу и лицу стекали струйки, каплями повисая на кончике носа. Он извлек из кармана портативные шахматы, завернутые в полиэтиленовый пакет с эмблемой какого-то универмага.
— Вы нашли решение? — спросила Хулия, едва успев закрыть за ним дверь.
Шахматист опустил голову с робким и виноватым видом. Он явно чувствовал себя неуверенно в чужом доме, а молодость и привлекательность Хулии, похоже, совсем не способствовали разрядке обстановки.
— Пока нет. — Муньос тоскливо взглянул на лужицу, которую образовали у его ног струйки, стекающие с плаща. — Я прямо с работы… Мы ведь договорились вчера встретиться у вас в это время. — Он сделал два шага вперед и снова остановился, точно сомневаясь, снять плащ или остаться в нем. Хулия протянула руку, и он наконец решился снять плащ. Затем вслед за девушкой вошел в студию.
— В чем проблема? — спросила Хулия.
— Да нет, никакой проблемы нет. В принципе. — Муньос обвел глазами студию, как и накануне, без тени любопытства; казалось, он ищет точку опоры, которая позволила бы ему понять, как следует вести себя в данных обстоятельствах. — Просто нужно хорошенько поразмыслить, вот и все. И еще нужно время. А я теперь только и думаю, что об этом.
Он стоял посреди комнаты со своими шахматами в руках. Хулия увидела, как его глаза нашли картину и буквально вонзились в нее; ей даже не нужно было следить за направлением его взгляда — и так все было ясно. Даже выражение лица шахматиста изменилось, стало, твердым и напряженным, как у гипнотизера, встретившего собственный взгляд в зеркале.
Муньос положил шахматы на стол и подошел к картине. Он проделал это довольно своеобразно: шагнул прямо к центру и стал рассматривать доску и фигуры, как будто всего остального — комнаты и персонажей — попросту не существовало. Наклонившись, он всмотрелся в то, что его интересовало, с совершенно иным — гораздо более напряженным — выражением, чем накануне. И Хулия поняла, что, говоря «я теперь только и думаю, что об этом», он нисколько не преувеличивал. По тому, как он смотрел на изображенную шахматную позицию, было очевидно, что этот человек занят не просто решением чужой проблемы, не имеющей особого значения для него самого.
Он простоял у картины довольно долго, затем повернулся к Хулии.
— Сегодня утром мне удалось восстановить два предыдущих хода, — сообщил он без тени хвастовства, скорее, несколько извиняющимся тоном. Видимо, он считал достигнутые результаты достаточно скромными. — Потом я столкнулся с одной проблемой… Кое-что, связанное с расположением пешек: оно весьма необычно. — Он указал на изображенные фигуры. — Вообще это необычная партия.
Хулия была разочарована. Открыв дверь и увидев Муньоса, насквозь промокшего, с шахматной доской в кармане, она почти поверила, что до решения загадки — рукой подать. Разумеется, шахматист не знал, насколько все срочно, не знал и многих подробностей, связанных с этой историей. Но Хулия и не собиралась посвящать его во все детали.
— Нас не интересуют остальные ходы, — сказала она. — Требуется лишь выяснить, какая фигура съела белого коня.
Муньос покачал головой.
— Я думаю об этом все время. — Он чуть поколебался, как будто то, что он собирался сказать, было слишком уж конфиденциальным. — Я держу в голове все ходы и проигрываю их вперед и назад… — Он снова поколебался. В конце концов губы его сложились в болезненную, отрешенную полуулыбку. — В этой партии есть нечто странное…
— Не только в партии. — Взгляды обоих были устремлены на картину. — Дело в том, что для нас с Сесаром эта партия — всего лишь часть картины, мы не способны найти в ней ничего больше… — Хулия на миг задумалась над тем, что только что сказала. — А ведь возможно, что все остальное — только дополнение к этой игре.
Муньос едва заметно кивнул, соглашаясь, и Хулии показалось, что на это движение у него ушла целая вечность. Эти замедленные жесты, на которые он, казалось, затрачивал намного больше времени, чем необходимо, похоже, находились в прямой связи с его манерой мыслить и рассуждать.
— Вы ошибаетесь, говоря, что ничего не видите. Вы видите все, хотя и не способны истолковать это
