— А люди? А милиция? Заберут ведь…
— Не твоя забота, — высокомерно сказал парень. — Никто не заберет. Все законно, на казенных основаниях… А сейчас ляг и спи. Да, Ирке ни слова. Государственная тайна, сам знаешь. В полночь я тебя встречу. Чао!
И ушел. Дверью хлопнул.
А Сенька вдруг понял, что если не заснет немедленно, в ту же минуту, то умрет без возврата, разорвется на мелкие части — не собрать, не склеить. Плюхнулся в кровать, укрылся с головой одеялом и напрочь отключился от действительности.
Во двор въехал оранжевый самосвал КамАЗ, груженный кирпичом. Шофер, совсем молодой парнишка, притормозил, высунулся из кабины, спросил прохожего ровесника в белой куртке:
— Куда ссыпать?
— Сыпь на газон, — ответил парень, — не поколется.
— Так ведь трава… — засопел шофер.
— Трава вырастет, — уверил парень, — а кирпич нам целый нужен.
— Тоже верно, — сказал шофер, подал самосвал задом, потянул в кабине какую-то нужную рукоятку, и красный кирпич с шумом рухнул на газон. Куча образовалась приличная.
— И так вдоль всего двора, — пояснил парень и пошел себе, не дожидаясь остальных машин.
Старик Коновалов вышел из профессорского подъезда, посмотрел на электрические часы на фронтоне школы: полпервого уже натикало. Пора бы и перекусить поплотнее, но старик Коновалов в данный момент твердо знал, что не до перекусов ему, не до личных забот. Его вроде бы что-то вело — и на сей раз привело к куче кирпича, выросшей на свежем газоне. Старик Коновалов прямо по газону отмерил от нее четыре шага и встал по стойке «вольно». Здесь, точно знал он, нужно будет ссыпать кирпич со следующей машины.
Алевтина Олеговна Стеценко сидела дома и проверяла тетради десятиклассников, немыслимую гору тетрадей с контрольными задачами по химии. Работа была объективно не из веселых, механическая и оттого занудная, но к завтрашнему уроку следовало подвести итоги, сообщить результаты, и Алевтина Олеговна терпеливо, хотя и не без раздражения, брала с горы тетрадку за тетрадкой, перелистывала, проглядывала, черкала где надо красной шариковой ручкой, выводила оценки. По всему выходило, что будущих химиков в школьном выпуске не ожидалось. Добралась до тетради Павлика Топорина, толкового мальчика, отличника и общественника, внимательно прошлась по цепочке формул, все же зацепила ошибку. Подумала секунду — править, не править? — не стала разрушать общую картину, вывела внизу аккуратную красную пятерку. Поторопился мальчик, проявил невнимательность-с кем не бывает? — так зачем и ему и себе портить настроение перед экзаменом?
От доброго поступка настроение улучшилось, да и гора непроверенных контрольных стала заметно ниже. Алевтина Олеговна не очень любила ставить двойки, не терпела конфликтов, никогда не стремилась вызывать в школу родителей отстающих учеников, справедливо считала: кто захочет, тот сам попросит помощи, после уроков останется. А не захочет — зачем заставлять? Главное — желание, главное — интерес, без него не то что химии не постичь — обыкновенного борща не сварить. К слову, сейчас ее гораздо больше контрольной волновал варившийся на плите в кухне борщ, любимое кушанье любимого мужа Александра Антоновича, да всерьез занимало мысли недошитое платье, наиэлегантнейшее платье модного стиля «новая волна» — из последней весенней «Бурды». Платье это Алевтина Олеговна шила для невестки, женщины капризной и требовательной, но шила его с удовольствием, потому, что вообще любила эту работу, считала ее творческой — в отличие от преподавания химии…
Итак, Алевтина Олеговна проверяла тетради, когда в дверь кто-то позвонил. Алевтина Олеговна отложила шариковую ручку, пошла в прихожую, мимоходом оглядела себя в настенном, во весь рост зеркале — все было в полном ажуре: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, — и открыла дверь. За оной стоял приятной наружности совсем молодой человек, почти мальчик, в модной белоснежной куртке.
— Добрый день, — вежливо сказал молодой человек и слегка склонил голову, что выдавало в нем хорошее домашнее воспитание. — Я имею честь видеть Алевтину Олеговну Стеценко?
— Это я, — согласилась с непреложным Алевтина Олеговна, более всего ценившая в людях куртуазность манер. — Чем, простите, обязана?
— Ничем! — воскликнул молодой человек. — Ничем вы мне не обязаны, уважаемая Алевтина Олеговна, и это я должен просить у вас прощения за приход без звонка, без предупреждения, даже без рекомендательного письма. Так что простите великодушно, но посудите сами: что мне было делать?…
Алевтина Олеговна не успела прийти в себя от напористой велеречивости куртуазного незнакомца, как он уже легко вторгся между ней и вешалкой, закрыл за собой дверь, подхватил Алевтину Олеговну под полную руку и повел в комнату. Заметим: в ее собственную комнату. И что характерно: все это не показалось Алевтине Олеговне нахальным или подозрительным: она с какой-то забытой легкостью поддалась властному и вкрадчивому напору обаятельнейшего юноши.
Молодой человек бережно усадил Алевтину Олеговну на диван и сам сел напротив, на стул.
— Дорогая Алевтина Олеговна, — начал он свой монолог, — вы меня совсем не знаете, и вряд ли я имею право льстить себя надеждой, что вы меня когда-нибудь узнаете получше, но разве в этом дело? Совсем не обязательно съесть пресловутый пуд соли, чтобы понять человека, чтобы увидеть за всяким там це два аш пять о аш или натрий хлор то, что скрыто в глубине, что является затаенной сутью Личности — да, так, с большой буквы! — увидеть талант, всегдашней сутью которого была, есть и будет доброта. Да, да, Алевтина Олеговна, не спорьте со мной, но талант без доброты — не талант вовсе, а лишь ремесленничество, не одухотворенное болью за делаемое и сделанное, ибо только боль, только душевная беззащитность, я бы сказал — обнаженность движет мастерством, а вы, Алевтина Олеговна — опять не спорьте со мной! — мастер. Если хотите, от бога. Если хотите, от земли.
Тут молодой человек вскочил, пронесся мимо вконец ошарашенной потоком непонятных фраз Алевтины Олеговны, исчез из комнаты, в мгновение ока возник вновь, сел и буднично сообщил:
— Борщ я выключил, он сварен.
— Но позвольте… — начала Алевтина Олеговна, пытаясь выплыть на поверхность из теплого, затягивающего омута слов, пытаясь обрести
Но молодой человек не дал ей выплыть.
— Не позволю, не просите. Вы — мастер, и этим все сказано. Я о том знаю, мои коллеги знают, коллеги моих коллег знают, а об остальных и речи нет.
— Какой мастер? О чем вы? — барахталась несчастная Алевтина Олеговна.
— Настоящий, — скучновато сказал молодой человек, сам, видать, утомившийся от лишних слов.
— В чем?
— Разве конкретность непременно нужна? Мастер есть мастер. Это категория физическая, а не социальная. Если хотите, состояние материи.
— А материя — это я? — Даже в своей пугающей ошарашенности Алевтина Олеговна не потеряла, оказывается, учительской способности легко иронизировать. Вроде над собой, но на самом деле — над оппонентом. — Вы, молодой человек (простите, не знаю имени), тоже мастер. Зубы заговаривать.
— Грубо, — сказал молодой человек. — Грубо и неженственно. Не ожидал… Хотя вы же химик, представительница точной науки! Прекрасно, конкретизируем сказанное!.. Вы могли бы украсить собой любой дом моделей — раз. Вы могли бы стать гордостью общественного питания — два. Вы прекрасно воспитали сына, значит, в вас не умер Песталоцци, — три. И поэтому вы замечательный школьный преподаватель химии, хотя вот уже двадцать с лишним лет не хотите себе в том сознаться.
— Я плохой преподаватель, — возразила Алевтина Олеговна. — Мне скучно.
Отметим: с тремя первыми комплиментами она спорить не стала.
А молодой человек и четвертому подтверждение нашел:
— Виноваты не вы. Виновата школьная программа. Вот она-то скучна, суха и бездуховна. Но саму-то науку химию вы любили! Вы были первой на курсе! Вы закончили педагогический с красным дипломом! Вы преотлично ориентируетесь во всяких там кислотах, солях и щелочах, вы можете из них чудеса творить!.. — Тут молодой человек проворно соскочил со стула, стал на одно колено перед талантливым химиком Алевтиной Олеговной. — Сотворите чудо! Только одно! Но такое… — Не договорил, зажмурился, представил
