— Все понимают, но иначе не умеют. А кто хочет попробовать, тот сейчас здесь.
Сенька посмотрел по сторонам. Чуть светало уже, видны были часы на фронтоне школы. Половину четвертого они показывали. Сенька увидел старика Коновалова, увидел деда Подшивалова из третьего подъезда, внуков его увидел. А еще полковника с женой из пятого и близнецов Мишку и Гришку из двенадцатого… А все же больше, куда больше было молодежи — совсем юных парней и девчонок. Сенька и не помнил всех. Хотя кое-кого узнал: вон Павлик Топорин промелькнул, вон его одноклассник, сын библиотекарши, а вон еще ребята, тоже вроде знакомые…
— Молодых-то сколько!..
— Им эти стены — во где! — Парень провел ладонью по горлу. — Устали биться.
— Значит, видят?
— Лучше всех!
— А зачем сейчас строят?
— А ты зачем?… Чтоб все увидели.
— А потом что?
— Потом суп с котом. Люди работают, Сеня, а мы стоим. Неудобно.
— Подавай! — Сенька как очнулся — зачерпнул раствор, уложил в стену кирпич, выхватил другой из рук парня. — Ирка, включайся, раз не спишь!
— А я уже, Сеня, — ответила Ирка.
Она и рукавицы где-то раздобыла, тащила, скособочившись, ведро с раствором.
Сенька обеспокоился:
— Не тяжело?
— Теперь нет, — ответила весело, поставила ведро на асфальт возле Сеньки. — Я тебе помогать буду, ладно?
— Валяй!
И пошло-поехало… Стена росла и впрямь как в сказке: за одну ночь — дворец. Только на кой нам дворец? Дворец нам держава за бесплатно построила, а мы лучше стену, мы за нее дорого заплатили — кто чем! Впрочем, о цене уже говорено, не стоит повторяться… А вместо девицы-волшебницы, ускорению темпов весьма способствующей, у нас обыкновенный паренек в куртке, типичный представитель юного поколения, славной смены отцов и дедов, никакой не фантом; наш с вами современник — школьник, пэтэушник, студент, работяга. Вон они, типичные, по двору носятся — кто с кирпичом, кто с лопатой, кто с ведром, в котором песок, цемент или вода, три волшебные составные части сказки.
— Подноси! — кричат. — Замешивай! Клади! Стену строим!
Столько лет всем колхозом возводили — пора бы и лбом в нее ткнуться…
Ровно в пять утра Алевтина Олеговна вышла во двор. Остановилась, глазам своим не поверила, спросила:
— Что это?
— Стену строим! — подскочил к ней давешний молодой человек.
— А стена в подъезде — тоже ваша работа?
— Почему наша? Ваша, общая… А высоко ли она забралась?
— До второго этажа. По лестнице спускаться трудно…
— Хорошо — успели! Через час-другой стена в квартиры прорастет — не войти, не выйти.
— А зачем? Зачем?
— Для лучшей коммуникабельности, — научно ответил молодой человек, — для удобства общения… А вы спешите, спешите, уважаемая Алевтина Олеговна, нам вашего тумана ох как не хватает…
— Был же туман…
— Вечером-то? Не туман — так, намек. Зрячие поняли, слепые не заметили. Ваш муж, например… Не заметил, нет?
— Нет.
— А надо, чтоб и слепые прозрели.
— Прозреть в тумане? Парадокс!
— Это ли парадокс!.. Вы байку слыхали? Безработных у нас нет, а уйма людей не работает; они не работают, а зарплату получают… Про такие парадоксы сейчас в газетах пишут, по телевизору — каждый день. А мы без газет, мы сами с усами. Тумана не видно? Мы его таким сотворим — никто шагу не сделает. А сделает — в стену упрется.
— Это больно, — тихо сказала Алевтина Олеговна.
Молодой человек сделался серьезным, глупое свое ерничание прекратил. Так же тихо ответил:
— Прозреть всегда больно, Алевтина Олеговна, процесс это мучительный. Но целебный… Сказано: увидеть — значит понять. Но как увидеть? Чтобы понять, надо глубоко-о смотреть, не в лицо — в душу. А тогда и стен не будет.
— Их еще сломать надо…
— Это уж кто сумеет, кто решится. Тоже, знаете ли, подвиг. А иные не захотят, так и жить станут — как жили.
— Как жили… — эхом откликнулась Алевтина Олеговна. Опомнилась, сказала решительно: — Я пойду.
— Идите, — кивнул молодой человек, — и помните: ваш туман станет
— Свободной? — невесело усмехнулась Алевтина Олеговна. — От чего свободной?
Молодой человек тоже усмехнулся, но весело:
— От того, что в тумане увидите… Опять парадокс получается! Ну просто никуда без них…
Старик Коновалов кладку растил, а Павлик Топорин ему кирпичи подавал, раствор подносил. Ладно трудились.
— Хороший вы народ, мальцы, — сказал между делом Коновалов.
— Интересно, чем? — спросил Павлик.
Весь был в цементном растворе — и майка, и джинсы, и руки, и лицо. Даже волосы слиплись — не разодрать.
— Понимающий, — со значением изрек Коновалов.
— Что же это мы понимаем?
— Что жить открыто надо. Был бы поэтом, сказал бы: распахнуто.
Павлик засмеялся:
— Говорят, распахнуто жить опасно. Вместе с хорошим всякая дрянь залететь может.
— А голова на что? Глаза на что? Дрянь — она и есть дрянь, ее сразу видно. У тебя в дому двери настежь, ты и вымети дрянь, не храни.
— Неплохая метафора, — оценил Павлик.
— Не метафора это никакая, — сердито сказал Коновалов. — Житейское дело.
— А если житейское, чего ж не выметаем? Дряни накопили…
— А ты не копи.
— Совет принял. Но для меня что копить, что мести — все еще впереди. А сами-то вы как?
— Я, тезка, не копил. И сына тому учил, вот только…
— Не усек науку?
— Похоже на то.
— Почему?
— Понимаешь, тезка, мы в наши годы такими же были _ ну, сказано, распахнутыми. И Вовка мой, и Вовкины сверстники — тоже. Да только время — штука страшная, сопротивляться ему — большая сила нужна. Тебе сейчас сколько?
— Семнадцать.
— Немало.
— Что вы! Нас детьми считают.
— Дураки считают. Но я не к тому. За семнадцать лет сколько заборов тебе понаставили? С первых шагов: туда не ходи, сюда не садись, там не стой, того не делай, сего не моги… Целый лабиринт из «нельзя»
