Расположившись на диване в окружении Джулии, Клинта и Ли, Бобби твердил:

— Ну уж нет, теперь я из Калифорнии ни шагу. В гробу я видел всякие Парижи да Лондоны. Даром не нужны. Хочу навсегда остаться дома — сидеть когда вздумается в любимом кресле, каждую ночь засыпать в своей постели…

— Конечно, в своей. Я тебе засну в чужой! — пригрозила Джулия.

— Разъезжать на своем любимом «самурайчике», точно знать, где что лежит. Понадобятся таблетки, зубная паста, пластырь — пожалуйста: открывай аптечку и бери.

В 18.15 Фрэнк еще не вернулся. Заслушавшись Бобби, все точно забыли про клиента, однако минуты не проходило, чтобы кто-нибудь не бросал беспокойный взгляд в сторону кресла, где он сидел при первом исчезновении, или в угол, где его видели в последний раз.

Наконец Джулия не выдержала:

— Сколько его ждать?

— Не знаю, — помрачнел Бобби. — По-моему… по-моему, на этот раз Фрэнку несдобровать. Он, кажется, пошел вразнос. Теперь его будет швырять туда-сюда все быстрее и быстрее, а кончится дело тем, что он уже не сможет восстановиться.

Когда Золт из Японии перенесся прямо на кухню материнского дома, он был мрачнее тучи. Сцена, которую он застал, привела его в неописуемую ярость. На столе, на том месте, где он обычно обедал и ужинал, расселось пятеро кошек. Лилли сидела за столом, а на соседнем стуле, прижавшись к ней всем телом, застыла ее безмолвная сестра. Прочие кошки, помельче, устроились на полу у ног хозяек. Лилли кормила пятерых тварей, занявших место Золта, кусочками ветчины. — Что это еще за новости? — вскинулся Золт. Лилли не удостоила его ни словом, ни взглядом. Она пристально смотрела в глаза темно- серой полукровке, которая вытянулась перед ней, словно каменное изваяние из древнеегипетского храма, и не спеша поглощала кусочки мяса, лежащие на бледной ладони хозяйки.

— Я тебя спрашиваю! — крикнул Золт. Лилли молчала.

Опять это томительное молчание, постылая таинственность! Если бы не обещание, данное матери, Золт без колебания впился бы в горло сестры. Давно он не услаждал себя амброзией из благословенных жил матери, но разве Лилли и Вербена не той же крови, что и Розелль? Эта мысль уже не раз посещала его, и он представлял, как кровь сестер струится во рту, а иногда явственно чувствовал ее вкус.

Будто не замечая брата, который грозно воздвигся рядом, Лилли продолжала беззвучную беседу с серой кошкой.

— Совсем сдурела? Не знаешь, что это мое место?

Лилли хранила молчание. Золт ударил ее по руке. Кусочки мяса разлетелись во все стороны. Этого показалось ему мало. Он смахнул со стола тарелку с ветчиной. От звона фарфора сладко заныло сердце.

Кошки на столе и ухом не повели. Свора на полу тоже не обратила внимания на шум и брызнувшие осколки.

Лилли повернулась и, склонив голову набок, смерила Золта взглядом. А вместе с ней и кошки на столе повернули головы в его сторону и оглядели его с таким надменным видом, будто делают ему величайшее одолжение и хотят, чтобы он это ценил.

То же презрение читалось в глазах Лилли, в уголках сочных губ, тронутых чуть заметной усмешкой. Сколько раз этот убийственный, немигающий взгляд в упор повергал его в смятение и заставлял потупиться. И Золт, которого природа одарила щедрее, чем сестру, сам не понимал, откуда у нее эта безграничная власть над ним, почему только от одного ее взгляда он спешит уступить.

Но сейчас ей с ним не сладить. Такого гнева он не испытывал с тех самых пор, как семь лет назад наткнулся на изувеченный труп матери, плавающий в крови, и узнал, что убийцей, дерзнувшим поднять на нее топор, был Фрэнк. Сейчас его ярость пылает даже неистовее, чем тогда, — все эти годы она не только не утихала, но постоянно разгоралась. Золту не давал покоя стыд за то, что он никак не отомстит брату, хотя возможностей для этого было предостаточно. По жилам разливалась не кровь, а черная желчь; она питала его сердце, проникала в мозг, и в воображении непрестанно возникали картины мести.

Золт выдержал взгляд Лилли, вцепился в ее тонкую руку и рывком поднял сестру на ноги.

Насильно разделенная с сестрой, Вербена жалобно вскрикнула вполголоса. Можно подумать, они сиамские близнецы, сросшиеся костями и плотью, а Золт оторвал их друг от друга.

Золт нагнулся к самому лицу Лилли и, брызгая слюной, прошипел:

— У матери была одна кошка, только одна. Мать любила, чтобы в доме был порядок и чистота. Посмотрела бы она, какую вы тут грязь развели со своим вонючим выводком.

— Ну и что? — бросила Лилли с вызывающим равнодушием. — Матери-то нет.

Золт схватил ее за плечи и оторвал от пола. Стул позади нее опрокинулся. Золт отшвырнул ее, и она ударилась о дверь кладовки. Раздался оглушительный грохот, задребезжали стекла в окнах и начищенное столовое серебро на стойке. Золт с радостью заметил, что лицо ее исказилось от боли, закатились глаза и она чуть было не лишилась чувств. Швырни он ее посильнее, непременно сломал бы ей хребет. Он грубо сжал бледные руки выше локтя, рванул ее на себя и снова шмякнул о дверь, но уже полегче: пусть почувствует, что он может с ней сделать. И сделает, если она еще хоть раз его разозлит.

Лилли была в полуобмороке, голова ее упала на грудь. Подняв сестру как пушинку, Золт крепко прижал ее к двери, чтобы знала: с таким силачом шутки плохи. Теперь надо подождать, когда она придет в себя.

С трудом отдышавшись, Лилли подняла голову. Золт жадно вгляделся в ее лицо: ну как, пошла взбучка на пользу? Прежде он и мысли не допускал, что посмеет поднять руку на сестру. И вот — свершилось. Что ж, сама виновата. Золт честно исполнил данный матери обет: его стараниями сестры не знали ни голода, ни холода, у них была крыша над головой. Но с годами они все больше теряли стыд и изводили его своей непонятностью — какие уж тут родственные чувства. И уж коли ему поручено их опекать, он не должен давать им распускаться. Мать в небесах, наверно, ждет не дождется, когда же он наконец сообразит, что сестер пора приструнить. Нынешняя вспышка ярости наконец просветлила его разум. Правильно сделал, что задал Лилли трепку. Не сильно — только чтобы удержать от падения в пропасть, в которую она так стремится. Пусть поумерит свою неутомимую животную похоть. В общем, поделом ей. Теперь их отношения круто переменятся. И Золт пристально глядел на сестру, надеясь отыскать в ее глазах подтверждение тому, что она осознала эту перемену.

Но странное дело: по ее выражению он догадался, что сестра ничего не поняла. Из-под разметавшихся по лицу волос Золта обдал ледяной взгляд голубых глаз — точно смотрит на него дикий зверь, заросший буйной гривой. Непонятный, первобытный взгляд. В нем и угарное веселье, и невыразимое томление. И страсть. Ушибов она словно и не чувствовала. На пухлых губах опять расплылась улыбка. Горячо дыша брату в лицо, она шепнула:

— У-у, какой ты сильный! Кошкам и то понравилось, как ты меня схватил. И Вербене тоже.

Золт словно впервые за весь вечер заметил ее длинные голые ноги, тонкие трусики, легкую красную майку, которую она еще и подняла, обнажив плоский живот. Пышные налитые груди на стройном торсе казались еще пышнее, а под майкой отчетливо проступали острые соски. Словно впервые увидел Золт эту гладкую кожу, ощутил этот залах.

Точно гной из лопнувшего внутри нарыва, по телу разлилось отвращение. Золт отпустил сестру. Обернулся. Кошки как ни в чем не бывало лежали на прежнем месте и таращили на него глаза. Выходка Золта на них никак не подействовала — верный признак, что и Лилли ни капельки не испугалась. Значит, ее дразнящая улыбка, вспышка похоти, которой она ответила на его вспышку ярости, были ненаигранными.

Вербена обмякла, уронила голову и по своему обыкновению не смотрела брату в глаза. Но на губах у нее брезжила улыбка, а средним пальцем левой руки, лежавшей между ног, она лениво водила вокруг раздвоенного бугорка, который темнел под тонкой материей. Нетрудно догадаться, что нездоровое