кристальной ночи, где душераздирающе скрежетали терзаемые подвижкой льды.

Демон тьмы и все злые силы ламаистского ада сомкнули враждебное кольцо у дверей зачарованного королевства.

Небольшой отряд с контрабандным героином полз по гребню, вознесенному на довольно скромных для Гималаев высотах. Одиннадцать суток стрелка авиационного альтиметра подрагивала в основном возле риски 3000 метров. Затем начался постепенный подъем. Легко обойдя китайские пограничные посты, местонахождение которых было точно известно, начальник дал знак остановиться для короткого отдыха.

Аббас Рахман положил автоматическую винтовку М-16 и принялся расшнуровывать рюкзак. Самое время было достать коврик, чтобы встретить восход первой из предписанных мусульманину на каждый день молитвой — ас-субх. Саджад — коврик, привезенный Аббасом из паломничества в Мекку, — лежал под высотным комплектом, защищая пластиковые мешочки с драгоценным порошком. В комплект, весивший около десяти килограммов, входили двухместная нейлоновая палатка, два утепленных спальных мешка, надувные матрасы и легкая спиртовая кухня с пластмассовой посудой. Еду и боеприпасы нес на себе напарник Аббаса одноглазый Муслим, знавший горы не хуже язычников шикари, служивших в отряде проводниками. Долгой практикой было установлено, что заплечный груз не должен превышать тридцати двух килограммов, поэтому, за вычетом оружия и снаряжения, на каждого приходилось девять-десять килограммов наркотика. По ценам черного рынка это составляло около восьми миллионов долларов. Столь прибыльный бизнес оправдывал любой риск и любые потери.

На берегу высохшего потока, где сквозь черный гравий прорезались пучки низкорослых голубых ирисов, Аббас расстелил коврик и преклонил голову, обвязанную зеленой чалмой. Ему не пришлось искать Мекку по компасу. Над острыми зубьями скал, над ущельем, залитым сгущенным туманом, вспыхнули золотистые перья. Светозарная Маричи неслась над миром на колеснице, запряженной тройкой розовых поросят, и прозрачные изумрудные диски дрожали по обе стороны всплывающего солнца.

О чем просил всемогущего аллаха чернобородый пакистанец с вечно сумрачным, изрытым оспой лицом в это дивное утро мирского обновления, когда каждый камень лучился животворным светом и на глазах прорисовывались сквозь быстро тающие облака лесистые холмы, окруженные прихотливым амфитеатром террас? Чего ждал от вечности послушный раб исламского старца и опиумной мафии? Кто станет прислушиваться к самозабвенному лепету человека, который отбивает поклон за поклоном, простирая руки к разгорающимся зеркалам ледников?

Но если Аббас молил об удаче предприятия и благополучии в пути, его словам не суждено было достигнуть ушей аллаха.

Иные боги взирали с этих полыхающих радужной пылью высот. Иные уши прислушивались к невнятному шепоту на здешних, оберегаемых молитвенными флагами перевалах, где от чортэня[10] к чортэню, от гомпы[11] до гомпы были исчислены мили и взвешены судьбы людей.

После разгрома восстания горцев рассеянные отряды повстанцев, вынужденные спуститься с гор и искать приюта у соседних народов, создали новую реальность. Загнанные в дикие пустыни и укромные пещеры, оседлавшие самые труднодоступные перевалы, отдельные группки вынуждены были временно отказаться от открытой борьбы. Доведенные до отчаяния люди в поисках еды, оружия и медикаментов лишь изредка выходили на караванные тропы, чтобы атаковать военный обоз, а то и просто взять доброхотную дань с купцов.

Воспитанные в тибетских традициях уважения к жизни во всех ее проявлениях, кампа не стремились пролить кровь и, получив самое необходимое, надолго исчезали в горах. Однако для влиятельной и превосходно оснащенной опиумной мафии они сделались настоящим бичом.

Свободные от многих предрассудков молодые тибетцы, хотя и носили на широкополых армейских шляпах кокарды с изображением далай-ламы, не хотели возврата к старому. Они читали Сунь Ят-сена, и у каждого из них были родственники, продавшие тело и душу ради дыма, навевающего сладкие сны.

Пока мусульмане-охранники совершали салят, а кули разогревали мясную тушенку с рисом, начальник отряда — сухопарый, но крепкий старик неизвестной национальности — шептался с двумя голоногими шикари. Одетые в хлопчатобумажные рубахи, выпущенные поверх набедренных повязок, проводники не ощущали холода и были готовы продолжить путь. В один голос они советовали саибу обойти Большое ребро — с севера по давно заброшенной тропе, где тибетцы прежде перегоняли на Гималайские базары коз, нагруженных мешочками соли. Несмотря на сужение тропы, когда идти следовало двойками в связках, это был вполне надежный лэм[12], выводящий прямо к Синему ущелью, где можно переночевать в заброшенной гомпе.

Именно там, перед спуском, когда отряд миновал скалу, до самого верха исписанную священными заклинаниями, а внизу уже показались шесты с молитвенными лентами и хвостами яка, контрабандистов поджидала засада. Они еще шли, разделенные на двойки, потому что подвесной мост сорвало и унесло половодьем, и отряду пришлось перебираться через провал по узенькой перемычке, когда грянул залп. Поначалу показалось, что это сошла лавина, — так оглушительно отдались усиленные многократным отражением хлопки допотопных ружей. Тяжелые пули, способные продырявить иную броню, били навылет, высекая из скал колючую каменную муку.

Увидев, что идущие впереди кули ткнулись лицом в снеговую порошу, присыпавшую кое-где голые ветки рододендрона, Аббас с Муслимом залегли, вмятые в раскисшую землю тяжестью рюкзаков. Судя по выстрелам, гремевшим впереди и сзади, отряд находился в ловушке. Заплечный груз, а заодно и веревка не позволяли мгновенно ответить на огонь. Поэтому ответные очереди хлестнули по каменным нишам, где, скорее всего, прятались кампа, когда добрая половина контрабандистов уже была выведена из строя.

Освободившись от лямок и прочих пут, Аббас укрылся за рюкзаком и, срывая кожу на пальцах, лихорадочно сбросил предохранитель. Пальнув в белый свет, он кувыркнулся и, пригибаясь, начал отступать вверх по щебнистому и мокрому от подтаявшего снега склону. Скорее всего, его должны были бы прикончить именно в этот момент, но Муслим, так и не сбросивший громоздкой обузы, внезапно взмахнул руками и упал прямо под ноги напарника. Выронив винтовку, Аббас повалился на снег. Инстинктивно вцепившись друг в друга, они покатились неразделимым комом в самую гущу людского столпотворения.

Потом был обрыв и падение, когда казалось, что пришел конец, но за ударом, за ослепительной болью и потрясением последовал долгий полет в удушливых клубах песка и снега под треск веток и глухой рассыпающийся рокот камнепада.

Аббас очнулся глубокой ночью. Его трясло от холода. Каждое движение отдавалось вспышками боли и ноющей ломотой. Закусив губу и сдерживая стон, он тщательно ощупал себя и немного приободрился. Вопреки ожиданию, кости были вроде бы целы. За исключением, может быть, ребер: нестерпимо кололо где-то в боку. Собираясь с духом, чтобы приподняться и попробовать встать на ноги, Аббас ткнулся рукой во что-то твердое и, словно обжегшись, испуганно отдернул саднящие пальцы.

Но стужа и почти физическое ощущение подступающей смерти подгоняли к действию. Сначала осторожно, а затем с горячечной торопливостью он ощупал лежавшее рядом тело и наткнулся на шнуровку. Кроме ожидаемых пластиковых пакетов с наркотиком и жестянок с едой, он обнаружил в мешке Муслима верблюжье одеяло, взрывчатку и смену белья.

Накрывшись одеялом и стараясь согреться собственным дыханием, контрабандист включил карманный фонарик. Воспаленный призрачный свет гипнотизировал взгляд, отвлекая от жутких мыслей. Часы остановились, ночь виделась бесконечной, и не верилось, что удастся ее пережить.

Наступило знобкое оцепенение, когда ход времени отзывается лишь прерывистым биением сердца. Вдруг Аббаса озарила внезапная догадка, его словно током ударило. Выпростав руки наружу, он вновь нашарил откинутый клапан и полез в мешок одноглазого, успевшего окоченеть. Найдя толовую шашку и смолистый комочек мумие, которое Муслим принимал при малейшем недомогании, Аббас собрал в кучку все, что только могло гореть, оставил щелочку для дыхания и чиркнул спичкой. В импровизированной палатке разгорелся небольшой костерок.

Тол лениво таял на слабом огне, давая устойчивый жар, проникавший до самых костей. Человек выжил и мог благодарной молитвой встретить восход, чтобы, отогревшись под яростными лучами горного солнца, вновь возблагодарить небо. Только негоже было молиться рядом с трупом. Мертвый всегда нечист,