лифт. А в том лифте ехала его суженая или деловой партнер, который мог предложить ему сделку на миллион долларов. Или – лифт падает, и все при этом погибают. Но
– Нет, – сказал Долан, – не совсем.
– Тогда давайте о том, что случилось с нами. Вчера я не остановилась, чтобы выпить свою
– Хотел бы я знать, – сказал Долан, – это плохо для вас и хорошо для меня или плохо для меня и хорошо для вас.
– Меня это тоже интересует, – созналась Майра. – Но при любом раскладе я иду с вами. Когда приходить завтра утром?
– Но я…
– Когда вы будете здесь?
– Около девяти, но…
– Тогда и увидимся, Майкл Долан, – перебила его Майра, встала и вышла, не оборачиваясь…
Весь день Долан работал и засиделся допоздна, планируя макет журнала, придумывая заглавия рубрик и подбирая литературный материал для «Главной колонки», которая получалась весьма схожей по стилю с «Городскими разговорами» в «Нью-йоркере», однако мысли о Майре Барновски все всплывали и всплывали в сознании. Долан отчаянно пытался оставаться рассудительным, но все думал о ее красных-прекрасных губах, и тогда в тексте вылезали ошибки, и приходилось с проклятиями возвращаться к пишущей машинке. Майкл ненавидел неряшливые экземпляры и, если на странице оказывалась хоть одна опечатка, вынимал лист и начинал все снова. Наконец к вечеру он сдался, решив, что закончит работу утром, а хороший старт и так получился. Теперь надо пойти домой и поспать, потому что они с Эйприл провели колдовскую ночь на пленэре у ручья, в лунном свете, обнаженные; колдовская ночь, правда зверски хотелось спать.
– Это пройдет, – сказал он сам себе о Майре, спускаясь вниз к машине. – Завтра я уже привыкну к этой даме и тогда смогу работать.
Он добрался до дома, большого трехэтажного здания, которое делил с четырьмя молодыми живописцами, многообещающим беллетристом и асом Германской войны, поднялся к себе и проспал час.
Это был мирный час, во время которого не снилось абсолютно ничего. Когда он проснулся, уже стемнело. Он включил свет и отправился в душ, но тут же вышел, исторгая проклятия.
– Эй, Улисс! – крикнул он. – Улисс! Черт побери!
– Да, сэр, мистер Майк, – отозвался темнокожий мажордом Улисс, поднимаясь по черной лестнице.
– Что это, черт возьми? – спросил Долан, показывая на раковину, на которой болтался маленький кусочек холста в рамке с надписью: «Ремонт», намалеванной на обороте.
– О, это одна из старых картин мистера Элберта.
– Да не о картине я. Раковина – почему, черт возьми, ее не починили? Почему ты не сообщил миссис Рэтклифф?
– Я сообщил, мистер Майк. Она сказала, что не так уж часто напоминает, что все артисты живут здесь без оплаты, и еще, что не собирается ничего ремонтировать, пока не получит с нас хоть какие-нибудь деньги.
– Черт, – буркнул Долан. – Я спущусь вниз. Принеси мой набор для бритья, хорошо?
– Да, сэр. И, мистер Майк, вы не будете возражать, если я надену один из ваших галстуков сегодня вечером?
– Конечно нет, Улисс. Раз уж мы не можем платить тебе положенную двадцатку в месяц, то можем, по крайней мере, позволять носить наши галстуки. Очень жаль, что при твоем щегольстве тебе не впору мои шмотки.
– Это так, мистер Майк. Но мистер Элберт позволил воспользоваться одним из его костюмов, а мистер Уолтер дал свою машину.
– Его бак опять пуст?
– Да, сэр. Я обещал налить пять галлонов.
– Улисс, он использует преимущества твоей репутации великого любовника. Сегодня вечером тебе небось отломится
– Да, сэр, – оскалился Улисс во все тридцать два зуба и потянулся к аптечке за принадлежностями для бритья.
– Бери любой галстук, ракой хочешь, Казанова. И дай мне чистую пару носков, хорошо? Я приму душ внизу, – сказал Долан.
– Улисс наверху? – спросил Томми Торнтон, один из художников, когда Долан шел через гостиную.
– Да. Спустится через минуту.
– Чертов ниггер. Нагромоздил все тарелки в раковине и так и оставил их.
– У него свидание.
– У него всегда свидание. Весь день висит на телефоне и бесконечно трещит со своими мулатками. Меня тошнит, устал я от этого.
– Пусть потешится, пока еще можно. Кобелиный век недолог, – сказал Долан, направляясь в ванную.
– Входите, – крикнул Уолтер, оборачиваясь и вытирая руки.
– Проклятье, ванная комната наверху все еще на ремонте, – пожаловался Долан. – Рэтклифф не починит ее, пока мы не заплатим за жилье.
– То же самое говорит и Улисс.
– Не могу сказать, что я очень сердит на старую даму. Она долго терпела…
– Возможно, завтра кое-что удастся сделать. Мне должны заплатить за картину.
– Надеюсь, что так, Уолтер. Пара удачных продаж – и вы будете как новенький. Положи вещи туда, Улисс.
– Да, сэр, – сказал Улисс, раскладывая носки и бритвенные принадлежности на стуле. – Могу я сделать для вас что-нибудь еще?
– Нет, все, спасибо.
– Как пожелаете. Мистер Уолтер?
– Нет, спасибо.
– Спокойной ночи, – попрощался Улисс и исчез.
– Чертов ниггер, до чего хорош, – сказал Уолтер.
– Лучше не бывает, – подтвердил Долан. – Он пойдет в ад за любого из нас. Кроме Томми. Томми сноб. Кстати, как у него с графикой? Может рисовать?
– Все может, только ни черта не делает. Не хочет работать – и точка.
– Считает себя гением, вот и все. Хочет сидеть на заднице и ждать, пока появится слава и склонит голову ему на колени, – сказал Долан, раздеваясь.
– А вы по-прежнему нарасхват у женщин, – прищурился Уолтер. – Сегодня утром, я слышал, вы вернулись вместе с молочником.
– Увы, – вздохнул Долан. – Зато сегодня после обеда общался с самой интересной девушкой изо всех, которых когда-либо встречал.
– И где я слышал это раньше? – сказал Уолтер, смеясь.
– Только представь себе: нежно-оливковая кожа, чернющие глаза, волосы цвета воронова крыла и, черт возьми, самые алые губы изо всех виденных мною прежде. Такая жестокая притягательность. Демонично… и с оттенком легкого садизма.
– Звучит интригующе.
– И в некоем ореоле тайны, – продолжил Долан, намыливая щеки. – Я всегда покупаюсь на это, как простак. Похоже, проблема в том, что я слишком, черт возьми, все драматизирую. Каждый эпизод и каждый случай для меня – некая
