– Конечно, – сказал мрачно сенатор, – я и сам мог бы взяться за это… Но выйдет грязно, а я ненавижу грязь и насилие.
– Не прерывайте представление, сенатор. Могли бы, но не будете.
Сенатор потер в задумчивости лоб.
– Послушайте, – произнес он наконец. – Я хочу прекратить все это и отправить Лиллиан в Европу. На год или два. Я обращаюсь к вашей спортивной чести: прошу отпустить ее без скандала.
– Вы затронули мое слабое место, сенатор. Я всегда был хорошим спортсменом, но позже я научился тому, что слов «спортивная честь» нет в блестящем лексиконе успеха. Любая игра идет по волчьим законам. Вы должны это знать – не зря же прошли суровую школу.
– Что может убедить вас оставить ее?
– Похоже, вы упускаете кое-что из виду. Предположим, я не люблю вашу дочь, но влюблен в нее; почему вы так уверены, что она не любит меня?
Сенатор не ответил, быстро подошел к шнуру колокольчика, потянул за него, затем повернулся к двери, улыбаясь, как будто ждал этого случая.
Появился негр.
– Попроси мисс Лиллиан прийти сюда.
Негр отступил назад, с подобием улыбки на лице, и в кабинет вошла Лиллиан. Она, очевидно, ждала в библиотеке. Долан удивился и задумался, как много из разговора она подслушала.
– Привет, Лиллиан, – произнес он, вставая и откладывая сигарету.
– Привет. Ну что ж, дорогой пала?
– Думаю, если ты скажешь мистеру Долану то, что сказала мне вечером, я смогу уладить дело.
– Сказать ему о чем, папа?
– О том, что ты не любишь его.
– Ах это… – Лиллиан повернулась к Долану. – То, что сказал папа, правда. Я не люблю тебя.
– Кто решил, что ты не любишь меня, – ты или он?
– Я. Ты действительно не воспринимал меня всерьез, не так ли? – спросила она невинно.
– Только не в тот момент, – ответил Долан, смеясь. – Да, ты действительно заморочила мне голову.
– Я просто сделала это шутки ради, – сказала Лиллиан, – не подумала, что ты отнесешься ко мне серьезно.
– Хватит, Лиллиан, – бросил сенатор. – Теперь ты можешь идти.
– Спокойной ночи, – сказала Лиллиан.
– Спокойной ночи, – отозвался Долан. И продолжил, подождав, чтобы она вышла: – Потрясающее чувство юмора.
– Ну вот, теперь вы видите, я был прав.
– Да. Не думаю, что она любит меня.
– Конечно нет. Вы же не хотите быть женатым на девушке, которая вас не любит, не так ли? Конечно нет! Ну что, вы согласны, что аннулирование брака – лучший выход?
– Абсолютно, – сказал Долан. – Абсолютно.
– Отлично! – воскликнул сенатор, энергично потирая руки и перекатывая во рту сигару. – Вы знаете Оппенгеймера из банка?
– Да.
– Он мой адвокат. Встретимся завтра в десять часов утра здесь, он приготовит бумаги.
– Я буду, – отозвался Долан. – Ну что же…
– Мой мальчик, – сказал сенатор, сияя и тряся его руку, – вы оказались очень разумным человеком. Пойдемте, я провожу вас до двери…
– Спасибо, сенатор, – перебил его Долан. – Вы упустили всего одну вещь.
Сенатор нахмурился.
– У меня есть то, что нужно вам, а у вас есть то, что нужно мне. Классическая предпосылка для заключения сделки, не правда ли?
– Я не вполне понимаю, куда вы клоните.
– Дело в том, сенатор, что я очень сильно нуждаюсь в деньгах.
Марк Фрайд застыл, глядя на Долана из-под кустистых бровей.
– Мне нужны деньги для продолжения своего дела, и я подумал, что, возможно, вы сможете мне помочь.
– Вымогательство, да? Преднамеренное вымогательство.
– Не преднамеренное. Идея пришла мне в голову минуту назад. Когда Лиллиан разъяснила, что не любит меня. Вы помните, она сказала, что вышла замуж шутки ради. Я пришел сюда, чтобы разобраться во всем, и неожиданно для себя теперь выяснил, что Лиллиан шутила. Это будет вам стоить…
– Я не дам вам ни пенни, черт возьми!
– А без денег, – сказал Долан мягко, – не будет аннулирования брака.
– Я постараюсь привлечь тебя за это. Ты пожалеешь, чертов ирландский шантажист.
– Это не шантаж, сенатор, – бизнес. Мне нужны деньги, а у вас они есть. Мне нужны пятьдесят тысяч долларов.
– Пятьдесят ты…
– Я не собираюсь спорить. Пятьдесят тысяч.
– Почему я… Так нельзя… – просипел сенатор, а затем бросил отрывисто: – Я дам вам двадцать пять.
– Тридцать семь с половиной.
– Тридцать пять. Да или нет?
– Да. Встретимся утром, в десять, в офисе Оппенгеймера. Не буду больше надоедать, сенатор. Я сам найду дверь.
Калли, начальник печатного цеха, с некоторой подозрительностью отнесся к изготовлению еще одного тиража «Космополита». Да, он слышал о том, что случилось с журналом прошлой ночью, он также думает, что это весьма неприятно, но есть утвержденный график, и сегодня надо печатать и брошюровать журнал страховой компании, это займет большую часть дня. Допечатка приведет к тому, что плановая работа будет отложена и людям придется остаться сверхурочно, вот тогда Лоуренс на самом деле взбесится.
– Я беру на себя полную ответственность, – сказал Долан.
– Понимаю, Майк, но все же хочу получить разрешение мистера Лоуренса.
– Но я же говорю тебе, Лоуренса нет дома. Домашние сказали, что он уехал в офис.
– Так, значит, сейчас он должен быть здесь.
– Я знаю, что должен, но его нет, и он может не появиться и через час. Нельзя терять время. Послушай, Калли, тексты еще в металле, так?
– Да, еще не переплавили…
– Тогда какого черта? Ставь их в машины и начинай. Какой тираж напечатали вчера?
– Что-то вроде двадцати двух сотен.
– Сделай тридцать пять сотен.
– Это выбьет из графика…
– Ладно, если другая работа затянется, я оплачу сверхурочное время. А теперь начинай, хорошо?
– Ладно, Майк, но если Лоуренс ничего не скажет…
– Я позабочусь об этом. Просто потерпи.
– Привет, Калли.
– Привет, Эд.
– Как дела? – спросил Бишоп Долана.
– Нормально. Давай уйдем отсюда и дадим Калли работать, – сказал Долан, выходя из кабинета в коридор. – Виделся с Бадом?
– Да. Посмотри, – сказал Эд, показывая значок заместителя шерифа. – Выглядит немного дешево. У Бада есть один с бриллиантом, доставшийся ему от Элкса, или Муза, или кого-то еще. Я мог бы заполучить