искренне переживал, что вынужден допрашивать беднягу. Когда же больная повернулась к нему лицом его охватило чувство жалости. Комиссар имел неосторожность спросить, как она себя чувствует, в ответ на что получил обильный поток самой подробной и совершенно ему не нужной медицинской информации. Пришлось терпеливо внимать рассказу о всех деталях протекания болезни. Наконец, повествование прервалось, Пенелопа прохрипела:

— Как бы то ни было, я, по крайней мере, жива. Чего нельзя сказать о моей бедной старушке- соседке.

Ливингстон покосился на вторую кровать, стоявшую в палате пустой у самого окна.

— Мне показалось, что ее выписали.

— А, это так теперь называется, — произнесла Пенелопа и зычно рыгнула. — Прошу прощения.

— Гм, да, естественно. — Ливингстон решил перейти к делу. — Мисс Этуотер, я очень не хотел бы вас беспокоить, учитывая ваше состояние. Но все же должен задать вопрос: вы абсолютно убеждены в том, что не могли по ошибке положить мышьяк в приготовленные вами закуски?

— Эти мои закуски я называю “вкусняшки”, — проворковала Пенелопа.

— Да-да, конечно. Итак, если я правильно все записал, вы захватили все остававшиеся э-э… “вкусняшки” с собой в вашу спальню. Здесь возникает вопрос: коли все закуски готовились вместе, и многие ели их потом в субботу вечером и в воскресенье во второй половине дня, то почему же никто из гостей не отравился? Странно то, что отравились только вы, причем после того, как перенесли оставшиеся закуски к себе в спальню.

Ливингстон достал свою записную книжку и быстро перелистал несколько страниц.

— В субботу вечером вы почувствовали себя неважно, но все же достаточно оправились, чтобы вновь отведать свои “вкусняшки” в воскресенье. Вы их ели уже после обычного вашего обеда, верно?

— О, да. — Взгляд Пенелопы просветлел. — На обед в воскресенье, после ухода вас и остальных девушек, леди Экснер, Вэл, Филипп и я поели немного котлет с пюре. Видите ли, в субботу вечером я лишь чуточку приболела. Обычно мой нежный желудок реагирует значительно сильнее на то, что я съедаю в выходные дни. Однако даже в сравнении с обычными моими страданиями, преследующими меня по выходным, то, что произошло в это воскресенье, переходит все границы. Все началось, когда я поднялась к себе в комнату и доела последние “вкусняшки”, лежавшие у моей кровати на тумбочке. Вот тут меня и прихватило, да так страшно!

Ливингстон резко поднял голову.

— Так значит, вы принесли остававшиеся “вкусняшки” к себе в спальню несколько раньше. А съели их только потом, когда пришли спать. То есть закуски пролежали какое-то время на вашей тумбочке?

Пенелопа виновато улыбнулась.

— Они же такие вкусные, мои бутербродики, и едятся так легко. Я побоялась, что девочки возьмут да прикончат их все до одной, и мне ничего не достанется. Поэтому я и решила отлучиться на какое-то время: завернула в салфетку шесть или семь этих самых “вкусняшек” и отнесла их к себе в спальню.

— И они там пролежали почти всю вторую половину дня и вечер воскресенья? И любой мог войти и найти их там?

Наконец-то Пенелопа поняла, к чему клонит полицейский. Глаза женщины широко раскрылись, губы сложились в трубочку, толстые пальцы вцепились в одеяло.

— Так вы, значит, считаете, что кто-то мог насыпать мышьяк на эти бутерброды, когда они уже находились в моей комнате? Но кто же мог сподобиться на такое? И зачем?

Ливингстон поднялся и легонько похлопал больную женщину по плечу.

— Как раз это я и собираюсь выяснить, — сказал он.

Покидая пределы госпиталя, Ливингстон знал, что должен принять одно серьезное и быстрое решение. И он его принял. Можно было повернуть направо и двинуться в сторону Ллевелин-холла. Или же свернуть налево и по главной улице Оксфорда добраться до бара “Кингз Арме Паб”. Ливингстон выбрал второй маршрут, поскольку решил, что проглотить пару сандвичей и выпить чашечку кофе совсем не помешает перед встречей с Филиппом Уиткомбом, его невестой Вэл Твайлер и их служанкой. Комиссар намеревался еще раз допросить их, и Филипп обещал ему, что все они весь сегодняшний день будут оставаться в поместье.

До обеденного часа было еще далековато, поэтому бар почти пустовал. Ливингстон заказал себе сандвич с сыром и помидорами и чашку кофе. Только официант подал комиссару его заказ, как двери бара распахнулись и кто-то громко назвал его имя. К столику полицейского уже спешила Клер Джеймс.

— Эй, привет, инспектор! Совсем не ожидала вас здесь повстречать! О, вы как раз взяли себе то, что и я хотела себе заказать! Можно я к вам присоединюсь, а? — Она даже не стала дожидаться вежливого согласия комиссара и уселась на стул напротив.

Вообще-то Ливингстон хотел пообедать в тишине и немного поразмышлять, но в то же время эта молодая женщина была в колледже вместе с Атеной Пополус, и разговор с ней “тет-а-тет” мог оказаться очень даже полезным. На нынешнем этапе следствия каждая новая информация могла прийтись для полиции очень даже кстати. “Да и вообще, — признался себе комиссар, — эта Клер Джеймс выглядела очень даже привлекательно в обтягивающем велосипедном костюме”.

Клер жестом позвала к их столику официанта. Пока он шел между столиками, она успела рассказать комиссару, что после встречи выпускников решила задержаться в Оксфорде еще на пару дней.

— Конечно, когда все мои однокашники уже разъехались, тут стало довольно скучновато, но мой жених приезжает завтра сюда, и потом мы с ним отправимся в Шотландию. Я обожаю путешествовать.

Подошел официант.

— Я возьму то же, что заказал себе этот симпатичный мужчина, который сидит напротив меня, — сказала с улыбкой Клер, кокетливо глядя на Ливингстона. — Когда официант удалился, она подалась вперед, ее голос принял заговорщические интонации и превратился почти в шепот. — Так вы уже установили, кто задушил эту бедняжку Атену? Ливингстон попытался скрыть раздражение.

— Расследование продолжается.

— Ну что ж, думаю, что после десяти лет очень трудно будет напасть на чей-либо след. Он, так сказать, поостыл. Кто знает? Может, и сам убийца к этому моменту уже отдал концы. — Клер даже вытаращила глаза, так ей понравилась высказанная ею мысль.

Ливингстон вцепился зубами в свой сандвич, забыв, что намеревался съесть его медленно, тщательно и с аппетитом пережевывая.

— Да, кстати, я слышала, что и у Пенелопы тут случились кое-какие неприятности. Собственно, я этого и ожидала. Когда увидела, как она напихивает в свою салфетку оставшиеся бутерброды, то поняла, что ей от них потом обязательно сделается дурно.

Глаза Ливингстона чуть сузились.

— Так вы видели, как она это делала?

— Да все это видели! К тому же она оставила за собой целую россыпь крошек. Такой россыпи позавидовали бы даже Ханс и Гретель.

Ливингстон с трудом вспомнил, что в сказке про Ханса и Гретель герои заблудились где-то в лесу, потому что птицы склевали все крошки, которые они за собой оставляли, чтобы знать обратную дорогу к дому. Интересно, какая птица или какой стервятник пошел вслед за Пенелопой по тем крошкам, что рассыпала она позади себя.

Следующий вопрос Ливингстон сформулировал с особой осторожностью. Пытаясь придать своему голосу равнодушные интонации, он сказал:

— Миссис Джеймс, на днях вы вновь сказали мне, что, по вашему мнению, Атена Пополус была влюблена в профессора Филиппа Уиткомба. Как я понял, сам профессор это категорически отверг, да и другие девушки с вашей точкой зрения не совсем согласились. Так позвольте спросить, почему же все-таки у вас сложилось такое впечатление?

— С моей стороны, это не только впечатление. Когда я сегодня каталась на велосипеде, то вспомнила, как однажды была на велосипедной прогулке вместе с Атеной. Мы тогда как раз проезжали мимо Ллевелин-холла. И, конечно же, увидели там Филиппа, который, как обычно, возился со своими цветами. У него, кстати, была собственная квартира в колледже, но выходные он всегда проводил у тетушки, так что все знали, где его в это время можно было разыскать. Атена тогда остановилась с ним