— Я!
3
Сережа Кузовков родился в белорусском местечке Глуске. В конце двадцатых годов его отец, шофер- красноармеец бобруйского гарнизона, познакомился здесь проездом с медицинской сестрой местной поликлиники и, когда окончился срок службы, в открытом кузове попутной машины в последний раз проехал с немудреным скарбом, уложенным в деревянный чемодан, по давно изученному маршруту.
Тихое было местечко, малонаселенное. Одни и те же люди годами жили в нем, и если случай заносил приезжего, то даже коровы, лениво жующие жвачку на окраине городка, поднимали головы и удивленно глядели ему вслед печальными глазами.
Из достопримечательностей была здесь одна-единственная фабричка со странным, неместным названием «Спатри», выпускающая соломенные картузы «гоголь», диаметром тульи с тележное колесо, и двухкозырные «здрасте-досвидания» для барышень. Однако вся эта плетеная продукция у обитателей никакого успеха не имела, и фабричка пыхтела, а по утрам и вечерам еще и свистела с хрипотцой, никого не тревожа и не интересуя, сама по себе, будто заводная игрушка.
Зато клубов было два — на местах православной молельни и синагоги. Старики, если удавалось затащить их в эти новые просветительные учреждения, придерживались испокон веков установленных путей. Даже вместе выйдя из калиток соседних палисадников, степенно раскланявшись и осведомившись о здоровье друг друга, они потом все же расходились в противоположные стороны.
Зато молодежь, особенно ребята, никаких канонов не знала. Это были интересные мальчишки! Кастуси и Хаймы, Ваньки и Ицеки, они запросто сыпали по-белорусски, по-русски, по-еврейски, в школе учили наизусть «Wir bauen motoren, wir bauen traktoren»;[1] на сцене одного клуба сегодня изображали рвущего буржуйские цепи негра Тома, на сцене другого завтра становились лихими казаками и гордыми сынами племени навахов.
Многоусердная «Спатри» перестала выдавать на-гора «гоголей» и отрезала у «здрасте-досвидания» задний козырек, когда мальчишки надели испанские шапочки. Спокойная речка Птичь, по заболоченным берегам которой степенно расхаживали голенастые черно-белые аисты — буселы, как называли их здесь, — стали бурным Гвадалквивиром, а над сонными заводями, где дремали стеариновые лилии, зазвенел марш «Риего». Глусские республиканские ватаги шли в атаку, очень кстати поддержанную с неба курносыми краснозвездными «ястребками»: неподалеку от местечка появился аэродром, тихая речка и прибрежные ветлы стали объектами и ориентирами не только для ребят.
Еще немного спустя и Птичь, и камышовые старицы, и лютиковые луга превратились в Халхин-Гол, Буир-нур и выжженные солнцем монгольские степи. А фабричка вместо своего звучного «Спатри» приобрела прозаическое наименование «почтовый ящик». Правда, делала она всего-навсего приклады и ручки к саперным лопаткам, но об этом говорилось шепотом: как-никак оборонное производство, а граница рядом. К ней ранней осенью 1939 года потянулись красноармейские полки. Бойцы были в касках и доселе не виданных ребятами ботинках с черными обмотками.
Ушел в армию и отец Сережи Кузовкова. До армии он был простым киномехаником недавно построенного кинотеатра, а вскоре пришла его фотография из Гродно, где он был снят в шлеме танкиста и с орденом Красной Звезды на гимнастерке. Потом было еще от него несколько писем, в которых он обещал через месяц-другой вернуться… В зимнюю стужу семья Кузовковых получила похоронную. «Териоки» — значилось в ней. А у соседнего парнишки в таком же извещении было: «Сортавала». Звучные слова болью резали по сердцу. Далекая война для разом повзрослевших мальчишек перестала быть игрою. Она с потемневшими лицами матерей и слезами поселилась в доме.
Нужно ли говорить, что в тот же день, когда Сережа увидел фотографию отца в форме танкиста, он тоже решил стать танкистом? И обстоятельства к тому складывались как нельзя лучше. Два его самых закадычных друга — худенький, вертлявый как юла и такой веснушчатый, что даже вблизи его лицо казалось зелено-коричневым, Арон Запесоцкий и на год старше их, а потому и более рассудительный Петрусь Канаш — без всяких споров приняли его предложение и тотчас же согласились стать тоже танкистами. В те годы в чести были братские экипажи. Эта троица решила пойти дальше: создать многонациональный экипаж, а должности… Их распределили мгновенно. Петрусь — командир, Сергей — механик-водитель, Арон — башенный стрелок. Даже популярная песенка о трех веселых друзьях танкистах будто специально была написана для них. Оставалось подождать совсем немного, чтобы занять свои места в бронированной машине.
…Двух будущих танкистов накрыла фугасная бомба на пыльной дороге отступления в июне сорок первого. Туда, к клубящейся гарью и землей воронке, бросилась мать Сергея. Но черный «юнкерс», с ревом выйдя из пике, прошил дорогу пулеметными смерчами…
А Сережа все-таки уцелел. Чудом. Взрывной волной его швырнуло за канаву, на густые и гибкие придорожные кусты, и они смягчили удар. Потом его кто-то подобрал, его куда-то несли на самодельных носилках из палок и шинели, везли в телеге… Очнулся он в глухом лесу, среди партизан.
4
Во время Великой Отечественной войны воздушно-десантные войска по своему личному составу были сплошь — от командующих до рядовых — молодежными и иными быть не могли. Парашютизм как вид спорта, как военное дело получил у нас распространение в первой половине тридцатых годов, и во время войны, то есть примерно десять лет спустя, даже ветераны-десантники по-прежнему оставались молодыми людьми.
Это, несомненно, накладывало свой отпечаток на весь род войска, на воспитание бойцов, их боевую подготовку. В пехотных, артиллерийских и многих других подразделениях в те суровые годы рядом оказывались люди разных поколений и, скажем, пулеметный расчет мог состоять из отцов и детей.
В десантных войсках «отцов» не было. С парашютом прыгать они не умели, а учить их этому нелегкому делу вряд ли имело смысл. Таким образом, молодой солдат не мог перенять какие-то приемы, какие-то житейско-фронтовые премудрости у старших по возрасту, привыкших к боевой жизни еще в гражданскую. Все нужно было постичь самому, законы науки побеждать испытать на своей шкуре.
Но все это — полдела.
В десантные войска, где по приказу ставки Верховного Главнокомандования работу возглавили воинские комсомольские организации и непосредственно ЦК ВЛКСМ, брали парней грамотных, смышленых, сильных. И все-таки — это еще раз нужно подчеркнуть — парней, что неизбежно вносило свои неожиданные коррективы в тактику тех или иных подразделений, и особенно разведки.
В самом деле: воздушно-десантные войска по характеру своему предназначены для действия на территории, занятой противником. Здесь всюду враг, а не только впереди. Но здесь же и гражданское население, которого не встретишь в прифронтовых районах.
Обычные, так сказать, линейные части, ведя разведку в глубоком тылу противника, имеют довольно широкий выбор: они могут послать на задание воинов-специалистов, но в целом ряде случаев гораздо удобнее, надежней для подобной операции старик, побирающийся по деревням, ворожея, богомолка. Они были в наших армейских разведках — такие старые люди. Они доблестно и стойко несли свою нелегкую службу наравне с воинами. Но представьте себе деда-инвалида в разведке десантных войск. Вообразите старушку с парашютом за спиной. Смешно? Нет, конечно! Если бы им сказали: «Надо!» — они пошли бы и на такой подвиг. Но этого сделать было нельзя. И вот таких-то разведчиков — наблюдательных, осторожных, мудрых — десантные войска были лишены.
А сами десантники-разведчики? Да, конечно, они многое умели. Бесстрашно ворваться в
