«И в этой области все изменилось. Никакого музыкального ритма, никакого темпа! Ни мелодии, ни гармонии!.. Звуковая алгебра! Триумф диссонансов! Звуки, подобные тем, какие производят оркестранты до того, как прозвучат три удара дирижерской палочки!»
Но слушатели аплодировали с таким энтузиазмом, словно приветствовали ловких гимнастов.
— Не иначе, как это музыка будущего! — невольно воскликнул я. — Неужели я нахожусь за пределами настоящего?
Об этом нельзя было не подумать, так как, подойдя к афише, на которой были перечислены программные вещи, я прочел поистине потрясающее заглавие:
«№ 1. Размышление в миноре о квадрате гипотенузы»…
Тут требуется пояснение. Жюль Верн был хорошим пианистом и страстным любителем музыки. Уже в его время некоторые композиторы, объявлявшие себя новаторами, изгоняли из музыки ее первооснову — ритм и мелодию. Писатель попытался представить себе, во что же это может вылиться, если так пойдет дальше, и в этом отношении оказался провидцем.
Как известно, в современной западной музыке нередко создаются именно такие «беспредметные» «алгебраические» произведения, о которых с иронией пишет Жюль Верн, словно ему удалось заглянуть лет на девяносто вперед!
Писатель убедился, что изменилась и техника исполнения. Перед входом в концертный зал он увидел огромные рекламные щиты:
ПИАНОВСКИЙ
Пианист императора Сандвичевых островов
«Я не имел ни малейшего понятия ни о самом императоре, ни о его придворном пианисте.
— А когда сюда прибыл этот Пиановский? — спросил я у какого-то меломана с большими оттопыренными ушами.
— А он сюда и не приезжал, — ответил амьенский старожил, глядя на меня с удивлением.
— Когда же он приедет?
— Да он и не приедет…
У моего собеседника был такой вид, будто он хотел спросить: „А сами-то вы как сюда попали?“
— Но если он не приедет, то как же может состояться его концерт? — спросил я.
— Концерт уже начался.
— Здесь?
— Да, здесь, в Амьене, и одновременно в Лондоне, Вене, Риме, Петербурге и Пекине!
„Ну и ну! — подумал я. — Должно быть, все эти люди не в своем уме. А может быть, это вырвавшиеся на свободу обитатели Клермонского сумасшедшего дома?“
— Сударь, как это понять? — продолжал я.
— Прочтите внимательно афишу, и вы увидите, что этот концерт — электрический.
Я взглянул на афишу. Действительно, в этот час знаменитый Пиановский играл в Париже в зале Герца, но электрическими проводами его инструмент соединялся с роялями Лондона, Вены, Петербурга и Рима. И, таким образом, когда он ударял по клавишам, соответствующие ноты звучали и на этих отдаленных инструментах, на которых клавиши приводились в действие электрическим током!»
Сейчас эти строки могут вызвать улыбку. Но не забудьте, они были написаны в 1875 году, за два десятилетия до изобретения радио А. С. Поповым. Великий фантаст не додумался до возможности беспроволочной связи. Она фигурирует только в одном из его поздних романов, написанных уже в те годы, когда «беспроволочный телеграф» стал применяться на практике.
Дальше идет подробное описание преобразившихся улиц и площадей Амьена, застроенных красивыми домами, выросшими точно по волшебству на месте унылых пустырей и грязных тупиков с отвратительными лачугами.
Пока писатель раздумывал, стараясь понять, что же произошло, его остановил какой-то незнакомец и заботливо осведомился о здоровье. То был врач, лечивший своих пациентов по новому методу.
И тут автор вводит комический диалог с ядовитыми намеками по адресу современных ему медиков.
«— Наши пациенты, — сказал врач, — платят нам только тогда, когда они здоровы, а если заболевают, мы не получаем ни одного су. И потому мы нисколько не заинтересованы в том, чтобы пациенты болели… Покажите-ка ваш язык!
Я послушно показал ему язык, но, признаюсь, вид у меня при этом был довольно жалкий.
— Так, так! — пробормотал незнакомец, осмотрев язык через лупу. — Обложен! А ваш пульс?
Я безропотно протянул ему руку.
Врач вынул из кармана какой-то инструмент и, приложив к моему запястью, получил диаграмму пульсаций, которую тут же и прочел, как телеграфист читает депешу.
— Черт побери! Черт побери! — пробормотал он, затем так поспешно сунул мне в рот термометр, что я не успел даже опомниться.
— Сорок градусов! — воскликнул он и побелел, как бумага.
Его гонорары вылетали в трубу.
— Но что со мной, доктор? — спросил я, ошарашенный таким неожиданным способом измерения температуры.
— Гм! Гм!..
Да, я понял, что он хотел сказать, хотя ответ был не очень вразумительный…»
Разговор продолжается в том же духе. Диалог выдержан в стиле мольеровской комедии. Пациенту кажется, что он сошел с ума, а врач уверяет, что это только выпадение памяти, что болезнь его скоро пройдет и он не теряет надежды ежемесячно получать свой гонорар…
В сопровождении доктора, охотно взявшего на себя роль гида, Жюль Верн совершает прогулку по Амьену. Писатель замечает на каждом шагу признаки небывалого прогресса. В лицее одновременно обучается четыре тысячи человек. Вместо зубрежки латыни и древнегреческого ученики получают глубокие научные и технические знания. На правом берегу Соммы раскинулись новые промышленные районы столицы Пикардии, прорезанные широкими магистралями. Вместо дилижансов и омнибусов, запряженных лошадьми, по городу мчались трамвайные вагоны. О трамвае в те годы можно было только мечтать — это был городской транспорт будущего!
В парке Отуа, излюбленном месте прогулок пикардийской молодежи, была открыта индустриальная и сельскохозяйственная выставка. Здесь автор увидел всевозможные электрические механизмы, полностью вытеснившие ручной труд из всех отраслей промышленности и земледелия. Центробежные насосы выпивали целые реки, подъемники с пневматическими рессорами передвигали тяжести в три миллиона килограммов, «жнейки выбривали поле, как брадобрей — заросшую щеку». В одну из машин закладывали шерсть и тут же получали готовые костюмы.
Все эти чудеса привели писателя в такой восторг, что он невольно протянул руку и… опрокинул ночной столик. Грохот разбудил его, и он вернулся к действительности.
«Дамы и господа, — сказал Жюль Верн, заключая свою шутливую речь, — этим сном я хотел показать вам, каким представляется мне в мечтах Амьен в двухтысячном году».
Так возникла в творчестве Жюля Верна тема идеального города, получившая дальнейшее развитие, но уже на серьезной основе, в его известных романах «Пятьсот миллионов бегумы» и «Плавучий
